Обагрённые (СИ)

Девушка очнулась от воспоминаний и посмотрела на Бора, склонившегося к ней. Тот осторожно тряс её за плечо.

— О чём задумалась, дочка?

Зелёные глаза Бора в полумраке коллектора, освещённого слабым фонарём, казались почти чёрными. Сейчас они смотрели на Киран по-отечески заботливо. Впрочем, как и всегда.

— Так… Ни о чём… Вспомнила своё детство, — встряхнула короткими кудрями Киран, будто сбрасывая с себя тяжёлые воспоминания. Прошло уже четыре года с тех пор, как она потеряла семью, а боль в сердце всё ещё саднила, как свежая рана.

— Ты бы поспала немного, — сочувственно покачал головой Бор. — Восход скоро. Рука будет дрожать в самый ответственный момент. Вон, смотри, как Рой пристроился. И всё-то ему нипочём!

Бор кивнул на товарища, по-собачьи свернувшегося на каменном дне коллектора.

— Да уж, уснул бы он тут, не будь эти туннели давным-давно заброшены, — усмехнулась Киран и упрямо мотнула головой. — Не хочу я спать. А рука… Она у меня крепкая, не дрогнет в нужный момент. Не бойся, — заверила девушка, сжимая и разжимая пальцы. — Я этих гадов с закрытыми глазами стрелять могу.

— Ну как хочешь. Только стрелять сегодня, надеюсь, нам и не придётся. Лишний шум нам в таком деле ни к чему.

Бор тяжело вздохнул и посмотрел куда-то в темноту туннеля. Спросил:

— А ты стихи ещё сочиняешь?

— Иногда. А что? — Киран взглянула на него с удивлением: до стихов ли сейчас?

— Почитай что-нибудь. А? У меня от твоих стихов всегда на душе светлее делается, — признался Бор.

Киран слегка покраснела от смущения. Надо же, а она и не знала, что её скромное творчество кому-то нравится.

— Ладно.

Девушка вытянула вперёд затёкшие ноги, откинулась спиной на каменную стену коллектора, и, приподняв подбородок, негромко начала:

В ущельях голубых лились туманы,

И тёплый ветер нёс с долин

Цветов душистые дурманы,

Как отзвук сказочных былин.

И звон мечей, и ропоттихий

Был слышен в тех повериях чужих,

И ураганы страстей диких,

И память горечей былых.

Когда для славы чужеземцев,

Печалью горькою слепы,

Хвалебны пели иноверцам

В своих молитвах жалкие рабы…

Голос Киран окреп и зазвучал звонче и громче:

Их ум не знал свободы и желанья.

Лишь горьких дум своих полны,

Они сносили горе и страданья

Своей великой молодой страны.

Не мог в их душах зародиться

Огонь борьбы. Их палачи

Убили дух. Теперь десницы

Не в силах сжать уже мечи.

Неужто рады в раболепстве

Они всю жизнь свою прожить,

И память о прекрасном детстве

Не может голову вскружить?

Ужель их души зачерствели,

Забыв былые времена?

И песен тех, что матери им пели,

В сердцах не восходят семена?

И разве гордость их поникла,

Отдав себя в плененье злу?

И в мыслях даже не возникло

Стремленье к счастью и добру?..

Под сводами коллектора раздался глухой кашель. Киран вздрогнула и смолкла на полуслове. Посмотрела в сторону проснувшегося Роя. Тот подмигнул ей и одобрительно поднял вверх большой палец.

— Хорошие стихи у тебя, боевые. Мне нравятся.

— Это точно, — согласился с ним Бор и заботливо посмотрел на Киран. — А вот про любовь ты совсем не пишешь. Почему?

— Про любовь? — удивилась и растерялась девушка.

— Ну да, — кивнул Бор. Поинтересовался: — Сама-то ты любила кого? Так, чтобы по-настоящему?

Киран смутилась ещё больше.

— Нет. Не приходилось ещё… Это плохо?

Она вскинула доверчивый взгляд на Бора.

— Отчего же плохо? — пожал плечами тот. — Любовь это всегда хорошо. Полюбишь ещё. Какие твои годы. Куда ж без любви? Любовь факт материалистичный.

В ответ на его слова Рой громко и недовольно фыркнул.

— Ты чего? — удивился Бор.

— А ты чего? — хмуро уставился на него Рой. — Ты на что человека нацеливаешь? А?

— На жизнь, — спокойно сказал Бор и подмигнул Киран, которая зарделась ещё больше.

— Жизнь? Это как понимать — жизнь? — не унимался Рой, присаживаясь на корточки.

— Ребят! Вы чего? — удивилась Киран.

— Погоди-ка! — остановил её Бор. — Давай разберёмся. Что не так-то?

— Жизнь! — снова фыркнул Рой. — Это богатеи живут, понятно? А мы боремся! Понимать надо! Я, когда такие стихи слышу, свою жизнь треклятую вспоминаю, и тогда сердце гневом наполняется вот так вот — до самых краёв! Ясно? А ты жизнь!.. Ты вот кем прежде был?

— Рабочим, — охотно ответил Бор.

Он действительно когда-то работал слесарем на одном из заводов в городке Шень-Шу, что на западе от северной столицы. Была у него и семья — жена, ребёнок. Всё было когда-то, пока однажды трое пьяных мигрантов с Южного материка не надругались над его двенадцатилетней дочерью, а затем убили девочку и выбросили её труп в сточную канаву. Узнав об этом, Бор пошёл за помощью к озаровцам, но те сообщили, что сделать с приезжими ничего не могут, потому что нет свидетелей и доказательств их преступления, а работают мигранты на одного важного сановника, друга местного вельможи, и слово Бора против его слова ничего не значит. Убитый горем Бор пробовал взывать к совести озаровцев, говорил, что служба безопасности должна защищать местное население от любого беззакония, но те лишь посмеялись над ним и выгнали его из участка со словами: «Мы здесь закон!». Да ещё пригрозили посадить за решётку самого Бора за неуважение к власти.