Обаятельное чудовище

Я останавливаюсь. Замираю. Стараюсь запомнить вот этот момент, когда мы дышим друг другом, когда мне хорошо-хорошо от того, отчего раньше бывало плохо-плохо. И тихо стону, когда ощущаю его поцелуи на своем мокром лице. Приподнимаюсь и опускаюсь обратно. Медленно и глубоко. До той глубины, где боль, перемешиваясь с удовольствием, разносит огненные мурашки по всему телу.

Я продолжаю неспешно двигаться, а мои пальцы отчаянно мечутся по груди Тима. Он поддерживает мои бедра, глядя мне прямо в глаза. На его лице мучительное удовольствие, и чем быстрее и глубже я опускаюсь, тем тяжелее он дышит.

Я наклоняюсь и кусаю его губы. Тим стонет. Рычит, не сдерживая себя. Его ладони все крепче сжимаются на моих ягодицах.

— Вот черт…

Тим позволяет мне прилечь на свою грудь и теперь двигается сам. В каком-то рваном, одному ему понятном ритме. Врывается в меня все резче, а потом вдруг замедляется и выходит почти полностью. Притягивает меня к себе, замирает, а потом неспешно движется во мне, описывая плавные окружности. Мои бедра невольно повторяют его движения, и я задыхаюсь от ощущений. С каждым новым толчком в животе все сильнее разрастается клубок сладкой боли.

— Вот так, Марта, вот так…

Тим ласкает руками мою грудь и тяжело покачивается. Прижимает меня к себе все плотнее. Входит и выходит полностью, позволяя мне почувствовать его в себе каждым миллиметром упругих мышц. Мы целуемся, сплетаясь языками, прижимаемся все сильнее, сливаемся в одно целое и вместе наращиваем темп. Мне приходится вцепляться в него, чтобы не потерять равновесие. Мне хочется кричать, и я стону все громче, не в силах сдерживаться.

Тим толкается в меня все резче. По ощущениям, он где-то очень глубоко во мне, у самого пупка. Жесткие движения дают ощущение предельной наполненности. Кажется, я чувствую, как он уже дрожит всем телом. Или это я? Таю, плавлюсь в его руках, распадаюсь на миллионы атомов и рождаюсь новой вселенной. Перед глазами плывут огоньки и вспышки. Я кричу, выгибаясь на нем, и ощущаю, как его пальцы с силой впиваются в мои бедра.

Мы получаем бессовестное наслаждение. Дрожим вместе в утренней тишине и затихаем. Собираем губами капельки пота с тел друг друга, точно прохладную росу. Лежим, обессиленные и изнеможенные.

Тим обнимает меня. Целует в макушку, в лоб, в нос, в губы. Гладит по щекам — будто маленькую и беззащитную. Нежно-нежно. Почти невесомо. Я улыбаюсь, чувствуя, как он все еще пульсирует во мне, но вставать совершенно не хочется. Устало кладу голову ему на грудь и слушаю, как громко бьется сердце.

Тук.

Сильно.

Тук.

Верно.

Тук.

Мне никогда в жизни не было так хорошо, как с тобой.

23

Тим

Мы лежим в постели, глядя в потолок. Неловкость момента зашкаливает. Обычно в такой ситуации я встаю под предлогом сварить кофе и по-быстрому спроваживаю свою ночную гостью. Но сейчас мне не хочется даже шевелиться, чтобы ненароком не спугнуть Марту: ее голова все еще покоится на моем плече, грудь высоко вздымается от ровного, умиротворенного дыхания. Мне почему-то не хочется с ней расставаться. Все внутри словно молит о том, чтобы растянуть подольше это прекрасное мгновение.

— А у тебя тут неплохо. — Взгляд Марты неторопливо скользит по стенам. — Даже красиво.

— Да, мне тоже нравится. — Говорю, бесстыдно погружая лицо в ее мягкие волосы.

Надеюсь, она не заметит, как я тяну носом их запах.

— Только пусто. Ни фото, ни вещей. Безлико как-то.

— Разве? — Я вздыхаю. — А, ну да.

Марта стыдливо подтягивает одеяло, прикрывая им аппетитную грудь. Не догадывается, что это бесполезно. У меня постоянный стояк в ее присутствии, независимо от того, есть на ней одежда или нет. Эрекция — это, вообще, признак того, что земля все еще вертится, а ты все еще мужчина. Но в последнее время мой организм почему-то отказывается так же буйно реагировать на кого-то еще, кроме Марты, и от этого мне делается до жуткого странно.

— Нам в офис пора. — Невесело напоминает девушка.

— Да плевать на все. — Улыбаюсь я. — Давай устроим выходной? Позвоним, наврем что-нибудь. Хозяева мы или нет?

Чувствую, как сотрясается ее тело от смеха. Дотягиваюсь до пульта, нажимаю на клавишу, и комнату наполняет неспешная музыка, льющаяся из динамиков, вмонтированных в стенную нишу.

— Ты вообще чем-нибудь дорожишь в жизни? — Спрашивает Марта, двигая ногой в такт.

Нехотя пожимаю плечами:

— Никогда не задумывался.

— Ну, у тебя есть что-то такое, что было бы очень дорого сердцу? Что ты не смог бы оставить, уходя? Дом, семья, друзья, какие-то вещи?

Этот вопрос застает меня врасплох. Не знаю, что ответить. У меня есть все. И нет ничего. Я свободен. Абсолютно ничем не связан. Сдохну завтра, никто и не всплакнет, кроме Дашки. Но справедливости ради надо заметить, что Ласточкина ревет и по меньшему поводу: оторви кузнечику лапку, она сразу бросится в слезы. Но, пожалуй, она мне дорога, как друг. Да. Определенно дорога.

— У меня хорошая семья. — Говорю я. — Только, наверное, я в нее не совсем вписываюсь.

— Почему?