Обаятельное чудовище

— Может, мне тебя подождать? — Тим все еще не выпускает мою руку из своей, поэтому мне приходится повернуться и посмотреть ему в глаза. — Потом вместе поедем в клуб?

Я смотрю на его открытое лицо, и мне жутко хочется еще раз поцеловать эти губы. Хочется касаться его кожи, держать его за руку, плавиться в его объятиях. Целовать Тима становится такой же естественной необходимостью, как дышать воздухом. И это плохо, потому что мне нельзя сейчас привыкать к кому-то. Нельзя привязываться. Это опасно — в первую очередь для него самого. Сам того не подозревая, этот парень становится невольной мишенью. А я этого не хочу.

— Ладно. Мне пора. — Осторожно выдергиваю руку.

Вижу по его глазам, что он хочет поцеловать меня на прощание, но нам нельзя этого делать. По крайней мере, не здесь, где нас могут увидеть.

— До вечера? — Спрашивает Тим.

Его взгляд отрывается от моего лица и скользит по окнам дома. Он словно чувствует мое беспокойство и понимает, с чем оно связано. А я в этот момент перевожу взгляд в другую сторону и оглядываю улицу. Мне начинает казаться, что за нами оттуда кто-то наблюдает, но я никого не вижу.

— До вечера. — Говорю.

Опускаю глаза, разворачиваюсь и иду к дому. Нащупываю ключ, достаю его из кармана, вставляю в замочную скважину, поворачиваю. Слышится глухой щелчок.

— Марта?

— Да? — Я оборачиваюсь.

Тим уже из такси машет мне рукой. Сдержанно улыбнувшись, поднимаю ладонь. Машина трогается с места, я провожаю ее взглядом, а затем еще раз обвожу глазами улицу. Я чувствую опасность, чувствую чей-то взгляд, и по моей спине струится холодный пот.

— Кто-то приходил в мое отсутствие? — С порога задаю Наталье вопрос.

Женщина, тяжело вздохнув, опускает руки:

— Да. Тот, о ком вы меня предупреждали.

— Пытался открыть своим ключом?

Она кивает:

— Не смог и стал стучаться.

— Долго барабанил?

— Минут десять. Кажется, он был пьян. Если бы стал орать, я бы вызвала полицию, но он только пару раз пнул дверь, потом успокоился и ушел.

— Отлично. — Выдыхаю я с облегчением.

— Что делать, если он еще вернется? — В ее взгляде написан испуг.

— Я постараюсь решить этот вопрос.

Даже не представляю, как, но должна решить.

24

Марта

Я просматриваю записи Натальи, сидя у его кровати. Сиделка обычно тщательно записывает жизненные показатели, температуру, реакции, а также все манипуляции, которые проводит с больным. Интересно, если бы она знала, что представляет из себя этот человек на самом деле, то ее сухие фразы в этом отчете хоть как-то окрасились бы эмоционально? Наверное, нет. Медицина предполагает четкость и взвешенность, и это даже хорошо. Мне тоже понадобится хладнокровие, когда придет час расплаты.

— Ну, как ты? — Я отрываю глаза от записей, убираю журнал на столик и впиваюсь в него ледяным взглядом. — Как настроение?

Его зрачки суживаются. Вот и вся реакция, на какую он теперь способен.

— Все ждут улучшений. — Я поднимаю его руку и отпускаю. Она тяжело падает обратно на кровать. — Хм. Если твой верный пес Эдичка приведет своего врача, у нас будут сложности. А это значит, что нам стоит поспешить.

Я медленно оглядываю его беспомощное тело, скольжу глазами по острому кадыку, по покрывшимся легкой чернотой щекам, по морщинкам на лице и невольно думаю о том, что, наверное, этот мужчина страдает от того, что не может ухаживать за собой как прежде. Теперь от него пахнет медикаментами и потом, а не дорогим одеколоном, а если не следить, то очень быстро завоняет мочой и экскрементами. Разумеется, он не мог предвидеть этого. Даже не допускал подобного в мыслях. Думал, что его власть надо мной всегда будет безгранична. Слепо верил в свое могущество. И просчитался.

— Рассказать тебе, чем я живу?

Мужчина лежит, не шелохнувшись, а мне страшно положить руку на его грудь, чтобы проверить, бьется ли его сердце быстрее обычного. Он беспомощен, а мне все еще страшно, что он может встать или даже просто заговорить со мной. Конечно, я хочу этого. Наверное, я даже получу удовлетворение, если он вдруг скажет, как сильно ненавидит меня. Но еще сильнее я боюсь, что просто вновь услышу его голос.

— Никаких подробностей, папочка. Не-а. Только самое главное и интересное: я больше не твоя собственность, представляешь? Теперь я сама распоряжаюсь своим телом и своим свободным временем. Так, как захочу. — Я прикрываю глаза, вспоминая губы и руки Тима на своем теле, и у меня перехватывает дыхание.

На секунду вдруг накатывает такая волна тоски, что я чуть не всхлипываю. Приходится сдержаться. С трудом. Мне нельзя показывать ему свою слабость. Он не может иметь надо мной власть сейчас, когда лежит тут парализованный. Не может больше причинить мне вред.

— Еще когда все случилось, полгода назад… — Я открываю глаза и перевожу дух. Возвращаю взгляд на его бледное лицо. — Когда ты лежал в коме, я хотела все бросить и убежать. Но ты нашел бы другую куклу, так ведь? И я поняла, что не хочу такой участи для кого-то еще. А когда ты пришел в себя, мне стало еще страшнее, потому что все могло вернуться. Если бы не этот подарок судьбы — твой паралич.