Обделенные

Когда Садик достаточно успокоилась, Шевек усадил ее на ступеньку крыльца, а сам пошел сообщить дежурной сестре, что девочка останется ночевать с родителями. Та разговаривала с ним холодно. Взрослые, работавшие в детских интернатах, обычно не одобряли, когда дети оставались с родителями целые сутки, считая, что это развращает. И Шевек уверял себя, что недружелюбный тон дежурной вызван именно этим, а не чем-то другим. Окна учебного центра ярко светились; в ушах звенело от детских голосов; кто-то разучивал музыкальную пьесу... Все это было хорошо и давно ему знакомо — звуки, запахи, тени. Эхо его детства. Его Шевек хорошо помнил; хорошо помнил он также и свои тогдашние страхи и сомнения. Хотя детские страхи обычно быстро забываются...

Потом они с Садик пошли домой, и он все время обнимал девочку за плечи. Она долго молчала, все еще борясь со слезами, потом, почти у входа в общежитие, сказала резко:

— Я понимаю, что буду мешать вам с Таквер. Я знаю, я уже большая, чтобы ночевать с вами в одной комнате.

— И давно ты так решила? — растерялся Шевек.

— Да. Взрослым нужно бывать наедине.

— Но Пилюн же ночует с нами, — возразил он.

— Пилюн не считается!

— Ну и ты пока что не считаешься!

Она презрительно, но с облегчением фыркнула и даже попыталась улыбнуться.

Когда они вошли в ярко освещенную комнату и Таквер увидела бледное, покрытое красными пятнами лицо дочери, она страшно встревожилась:

— Что еще случилось!

И Пилюн, которую оторвали от груди и которая уже начинала засыпать, тут же заныла, и Садик, разумеется, тут же снова разревелась, вторя сестренке, и некоторое время казалось, что в комнате плачут все и все друг друга утешают и одновременно не хотят, чтобы их утешали. Потом вдруг все как-то разом смолкли. Пилюн сидела у матери на коленях, Садик — у отца.

Потом младшую из сестер переодели и уложили спать, и Таквер спросила у старшей тихо, но взволнованно:

— Ну? Так что же все-таки произошло?

Садик и сама уже почти заснула на груди у Шевека, но он почувствовал, как при этом вопросе она вздрогнула и вся сжалась, готовясь отвечать. Он погладил девочку по голове и ответил вместо нее:

— Кое-кому в учебном центре мы очень не нравимся.

— Но, черт возьми, какое они имеют право проявлять это открыто? Да еще при детях!

— Ш-ш-ш. Из-за Синдиката.

— О, черт! — сказала Таквер с каким-то странным горловым смешком и принялась застегивать кофту, но нечаянно оторвала пуговицу — прямо «с мясом» — и долго удивленно на нее смотрела. Потом подняла глаза на Шевека и прижавшуюся к нему Садик:

— И давно это продолжается?

— Давно, — буркнула Садик.

— Несколько дней? Декад? Всю четверть?

— Ой, куда дольше, мам! Но теперь они стали... Они просто ужасно ведут себя! В спальне, ночью. А Терзол их даже не останавливает. — Садик говорила, словно во сне — каким-то ровным, безжизненным тоном.

— И что же они делают? — с легкой угрозой спросила Таквер, хотя Шевек упорно пытался остановить ее взглядом.

— Ну, они... Они все просто противные! Они не принимают меня играть. Ни во что. Помнишь Тип? Она ведь была моей лучшей подругой, мы с ней всегда подолгу разговаривали, когда в спальнях гасили свет... Так вот теперь Тип ко мне даже подходить перестала. А старшей сестрой у нас в спальне стала Терзол, и она... она говорит, что Шевек... Шевек...

Он все-таки вмешался, чувствуя, что Садик снова вот-вот сломается; такое напряжение и без того оказалось ей не по силам.

— Эта Терзол, — спокойно сказал он, — заявляет, что Шевек — предатель, а Садик — эгоистка... Ну ты же знаешь, что она может говорить, Таквер! — Глаза его сверкнули. Таквер ласково погладила дочь по щеке, коротко и довольно застенчиво, и сказала тихонько:

— Да, это я знаю. — И отошла, и села на другую кровать, и стала молча глядеть на них.

Малышка крепко спала за ширмой в своей кроватке и даже чуть похрапывала. Соседи возвращались к себе, кто-то крикнул, прощаясь, «Спокойной ночи!», и кто-то крикнул то же в ответ из открытого окна общежития. Огромное здание — две сотни комнат — было полно жизни и движения; будучи отделенными от этого мирка, они все равно оставались его частью. Садик сползла с отцовских колен и села на кровать рядом с ним и как можно ближе. Ее темные волосы растрепались и свисали длинными прядями вдоль лица.

— Я не хотела говорить вам, потому что... — Ее голосок казался очень тоненьким и совсем детским. — Но только становится все хуже. Они друг друга подначивают.

— В таком случае ты туда не вернешься, — сказал Шевек и обнял дочь за плечи, но она стряхнула его руку и гордо выпрямилась.

— А что, если я схожу и поговорю с ними?.. — начала Так-вер.

— Это бесполезно.

— Ну и где же выход? — бессильно спросила Таквер.

Шевек не ответил. Он снова обнял Садик, и та сдалась — устало прижалась головой к отцовскому плечу.

— Есть ведь и другие учебные центры, — сказал он наконец без особой уверенности.

Таквер встала. Она явно не могла сидеть спокойно, ей явно необходимо было сделать хоть что-то, но делать было особенно нечего.

— Давай-ка я тебя причешу, Садик, хорошо? — спросила она тихонько. Та кивнула.