Обед в ресторане «Тоска по дому»

Она открыла глаза, песенка «Let It Be» доносилась из глубины темного коридора: кто-то из детей забыл выключить радио. Сколько раз повторять им одно и то же? Она встала и босиком направилась в комнату Питера, осторожно переступив через спящую у порога Фиби. Поздно ночью радио звучит совсем иначе, чем днем, подумала она, отдаленно, сквозь шорохи и наждачный скрежет электрических помех, словно музыка преодолевала долгий путь над километрами железнодорожных рельсов и пустынных автострад, угольных складов и автомобильных кладбищ, нефтяных вышек, фабричных труб и трансформаторных подстанций. Дженни выключила радио и натянула спальный мешок Питеру на плечи. Заглянула и в кроватку малышки. Потом, озябшая, вернулась к себе и, чтобы согреться, прижалась к широкой спине Джо.

Сэм часто напевал «Мэкки Нож» и «Зеленые поля» — песни эти были тогда весьма популярны. Она вспомнила, как он разыгрывал из себя оперного певца и, стараясь рассмешить ее, закатывал глаза и бил себя кулаком в грудь. (Она в ту пору была серьезной девушкой, студенткой.) Потом ей вспомнилась легкая болезненная складка, которая проступала на ее растущем животе оттого, что на занятиях в интернатуре она наклонялась над пациентами, опираясь им о край стола для осмотра больных. Шесть месяцев беременности, семь месяцев… На восьмом месяце брак расстроился, и Дженни ходила как в тумане. Она корила себя: ей суждена доля неудачницы, она не вызывает ответной любви, нет у нее чего-то такого, что удерживает мужа. Раньше она никогда не задумывалась над этим, однако же боль, которую она испытывала, была до ужаса знакомой, точно подозрение, давно таимое внутри, наконец подтвердилось.

Она носила тогда халаты, скроенные на врачей-мужчин солидной комплекции, специальных медицинских халатов для беременных женщин не было. На обходах профессора с тревогой поглядывали на нее и спрашивали, не тяжело ли ей работать. Сестры, жалея ее, приносили столько кофе, что ей порою казалось, будто в конце концов она уплывет куда-нибудь. Одна из сестер во время родов неотступно была при ней; возле других женщин — мужья, а у Дженни — Роза Перес, чью руку она сжимала изо всех сил, а та ни разу не пожаловалась.

А как звали ту соседку, на попечение которой она оставляла Бекки? Мэри и еще как-то — Мэри Ли, Мэри Лу, — жена одного коллеги по интернатуре, такая же бедная, как Дженни, мать двоих детей; ее старшему сыну не было еще и двух лет. Она согласилась за гроши присматривать за Бекки, но даже эта ничтожная плата была Дженни не по карману. А ее рабочий график! Месяцами она дежурила по ночам, тридцать шесть часов кряду, потом двенадцать часов была свободна. Реанимация, родильное отделение, травматологическая хирургия… Да и в педиатрической ординатуре было не намного лучше. Тем временем Бекки подросла — из грудного младенца превратилась в маленькую девочку. Этот незнакомый жизнерадостный ребенок с живыми черными глазами Сэма Уайли, казалось, никакого отношения к Дженни не имел. Хотя иногда она поражалась, заметив, как Бекки вдруг смотрит на что-нибудь спокойным оценивающим взглядом, типично по-тулловски. Неужели эта маленькая незнакомка и есть ее семья? Девочка научилась ходить, начала говорить. «Нет!» — решительно, категорически заявляла она, и Дженни, борясь со сном, в три часа ночи или в три часа дня — смотря когда удавалось выкроить время для дочери — беспомощно роняла голову на руки. «Нет!» — сказала Бекки, и Дженни наотмашь ударила дочь по губам и так тряхнула девочку, что у той голова замоталась из стороны в сторону, потом отшвырнула Бекки и выбежала из дома… Куда? (Может, в кино?) В те дни окружающие предметы расплывались у нее перед глазами и обрастали лишними углами. Дженни была настолько измучена, что ее гипнотизировал один только вид белых подушек в палатах. Звуки доносились до нее глухо, точно из-под воды, слова в историях болезней казались бессмысленными, сплошные «К» да «Г». Каким отрывистым был английский язык — короткие слоги, куча согласных; раньше она никогда этого не замечала. Таким, пожалуй, мог быть исландский или эскимосский. Она резко ткнула Бекки лицом в тарелку с нарисованным на дне зайчиком — у девочки из носу потекла кровь. Она вырвала у дочери клок волос. Ее собственное детство возвращалось к ней: побои, шлепки, проклятия матери, острые ногти, впивающиеся в руку, крики: «Дрянь! Крыса безобразная!» И обрывок воспоминаний — она никак не могла припомнить, когда же именно это случилось: Коди схватил Перл за руку и отбивается от нее, а сама Дженни в ужасе жмется к стене.