Обед за один доллар

— Не столь уж и далеко прошлое, которое так стараются забыть. Между тем и нашим временем прямая связь. «Сколько можно перемывать косточки войне, оставили бы эту тему в покое. Мы сыты ею по горло!» — кричат все. Хотя из всей правды о войне рассказана лишь малая толика. Не говоря о том, что современное общество — на подходе к новым войнам. А пьесы об этом напишут через двести лет.

— Вот и написал бы пьесу, — подсказала Синикка.

— Возьми и напиши сама.

— Кто из нас писатель? Ты или я?

— Действительно, занялся бы сочинительством вместо того, чтобы нам тут проповедовать, — посоветовала Пиркко. — Мы никого не убивали. Пиши для тех, кто убивал. Вдруг они прочитают.

— Они? Да они-то больше всех читают о войне. Самые активные читатели, так и ждут произведения об ужасах войны. Они мечтают, чтобы содеянное ими зло запечатлелось в веках, и выискивают его в каждой книге.

— Нам-то что за выгода ворошить прошлое? — возмутилась Синикка.

— Какой выгоды тебе захотелось? Денег? Славы? Почета? Не волнуйся, когда-нибудь раскроются все их темные дела и правда восторжествует. Каждому воздается по заслугам. Меня пугает лишь ваше равнодушие: неужели не интересно, как было на самом деле? Оттого мы и глупы, что не знаем правды, и жизнь наша пуста.

— Гениальная мысль! — съязвила Пиркко.

— Все, о чем тут говорили, — это правда. Но ты забываешь, что это еще не вся правда, — высказался Юсси.

— Правда в нас самих, — подхватил Мартти. — Правда — это ты, я, Синикка, Пиркко, наши дети, играющие на балконе, больная мать…

— Кстати, ты сообщил Олави? — вспомнила Пиркко.

— Он сам звонил в больницу, врач сказал ему обо всем.

Дети уронили подушку с балкона, и Синикка побежала за нею. Она легко подняла ее с земли и теперь стояла, освещенная заходящим солнцем. Синикка была красивая, пожалуй, ее можно было даже назвать красавицей.

— Хорошо смотришься! Прямо как с картины «Девушка с подушкой», улыбнулся Мартти. — Странно, но я вспомнил сейчас другое лицо, из далекого прошлого. Церковный двор, изысканно одетый пожилой господин, и в руках у него подушка в белоснежной наволочке, отороченной дорогим кружевом. Была осень, осень тысяча девятьсот сорокового. Мы жили в Куопио на улице Минны Кант {Выдающаяся финская поэтесса.}, недалеко от церкви. Я учился в лицее и каждое утро пробегал через церковный двор, чтобы сократить путь. Старик часто стоял на крыльце. Однажды женщина, подметавшая листья во дворе, спросила, для чего ему подушка. Он, помню, ответил, что сможет подложить ее под голову, если упадет. «Этот бедняжка всегда спит на голых камнях», печально добавил он, показывая на какого-то пьянчужку.

Однажды воскресным утром прихожане обнаружили того пьяного, он спал на ступенях крыльца, прижавшись щекой к камню. Верующие не решались его потревожить, пока он сам не проснулся. Увидев такое скопление народа, парень сконфузился, кое-как встал и ушел восвояси.

Синикка положила подушку на стол, быстро подошла к рассказчику и больно дернула его за волосы.

— Ты не сердишься, что я так обошлась с твоим мужем? — спросила она у Пиркко.

— Дерни его еще разок, за меня, — усмехнулась та.

— Несколько раз потом я встречал этого старика, — как ни в чем не бывало продолжал Мартти. — Он походил на ребенка, дети обычно не расстаются с любимой игрушкой.

Мне доводилось видеть, как во дворе дома для престарелых старики важно разгуливали со стульями в руках. Это было в Северной Карелии, на родине моей матушки. Почему-то это ни у кого не вызывало удивления. Мой дед был торпарем {Батраком-арендатором.}, он отрабатывал в этом доме положенные часы. Он был красный по убеждениям. У них имелся свинарник, а достопримечательностью свинарника был мощный кабан. Со всей округи крестьяне волокли свиней к этому кабану и потом терпеливо ждали пока он обратит на свиней внимание. Иногда ждать приходилось долго — кабану ведь не прикажешь! Смотреть и то страшно на него было! Избенка деда стояла как раз у свинарника. Когда хозяева решили расширить предприятие ввиду явной выгоды, дед сбежал оттуда и построил себе новый дом, отшибе.

Дамы демонстративно покинули сад, выражая свое пренебрежение к рассказчику. Мартти и Юсси остались вдвоем.