Обед за один доллар

— Мой дед обычно ходил по деревне с кофейной чаш в руках и вечно спорил с мужиками, что побогаче, о политике. Сначала все было чин чинарем, он восхвалял земледельческий союз {Одна из партий в начале века, якобы защищавшая интересы крестьян Современное ее название — партия центра.}, те довольно поддакивали. А чашка была у него наготове. Хозяева щедро ему наливали вино, и постепенно голоса становились все громче, а лица — краснее. Но, опьянев, незаметно переходил на сторону социалистов. Собеседники говорили все разом и долго ничего не замечали. Когда, наконец до них доходило, куда он клонит, бутылка мгновенно исчезала, а дед прятал чашку в карман и возвращался домой. Бабка все боялась, как бы он спьяну не привел к ним в гости своих друзей из дома престарелых, и отправляла меня следить за дорогой. Однажды к нам собралась старуха Манта — страшная как ведьма. Причем не одна, а со стулом. Она медленно толкала стул перед собой, с каждым разом передвигаясь на пять сантиметров. Наверное, полдня эта сумасшедшая Манта все тащилась с горы со своим стулом. У свинарника протекал ручей. Собственно говоря, ручья и не видно было, одна сплошная черная жижа шириной метров двадцать, а местами, антрацит, сверкали лужицы. Но за свинарником, как ни странно, ручей снова набирал силу и бежал полным ходом. В одном месте через него пришлось перекинуть мостик. Старуха Манта каким-то образом доплелась до этого мостка и встала в нерешительности. Спускаясь с горы, она опирала стул на задние ножки. Теперь, чтобы взойти на мостик, нужно было перенести тяжесть стула на передние. Если бы стул перевернулся, старуха неминуемо упала бы в ручей. Манта не знала, что ей делать. Она очень боялась и в то же время ей было обидно — до нашего дома рукой подать. Она крутила и вертела стул по-всякому, но в конце концов сдалась и села посреди дороги. Никто не помог ей. Наконец бабушка пришла за дедом и потащила его домой. Всю дорогу она выговаривала ему. Но тот в ответ повторял одно и то же: «А что? Я ведь никогда не пил рабочей кровушки, как твой муженек-предатель, а?» Сумасшедшая Манта целый день сидела на стуле и ждала, когда ее подберут. Санитары по вечерам объезжали село и выискивали стариков, ушедших погулять и затерявшихся по дороге. Вот тебе один день из моего детства, — заключил Мартти.

4

Стоял жаркий август. Маму устроили в маленькой комнате на первом этаже. В ней было прохладно, окна выходили на север. Верхний этаж каменного дома за день накалялся, как котел в бане, а в комнату к маме солнце заглядывало на минутку утром, как только вставало. Кровать Пиркко поставила так, что мать могла смотреть в окно. Оно было широкое, во всю стену. Больная почти целый день лежала и глядела на небо. Она слышала, как ссорились Пиркко и Мартти.

— Вот видишь, — говорил Мартти, — в доме нет приличной комнаты, чтобы поудобнее устроить маму, хотя он и обошелся в сто тридцать тысяч марок. До сих пор еще по пятьсот марок выплачиваем.

— Что ж ты не выбрал получше? Пойди теперь и купи новый, — злилась Пиркко.

— В самом деле, его построили скорее для продажи, чем для жилья. Гостиная существует для приема гостей, в ней должно быть уютно, а у нас закорючка какая-то в виде буквы «К». Она ни к чему не пригодна, даже половины ее нельзя использовать. А наверху — так называемые спальни. Кому нужна такая спальня, если на этаже туалета нет. Я забыл уже, что нормальные люди перед сном посещают это заведение…

— Еще раз обвини во всем капиталиста, — съязвила Пиркко.

— А кого ж еще? Это он сотворил такое.

Туалет помещался внизу, как раз напротив комнаты матери. Около него всегда ползали какие-то черные букашки. Пиркко объяснила маме, что они совершенно безвредные и, если зажечь свет, вовсе замирают от страха. Мимо дома тянулась дорога на станцию, и в окне постоянно мелькали чьи-нибудь лица: сельчане проходили через наш двор, чтобы сократить путь. В пять часов вечера обычно приносили газету, и крышка почтового ящика с грохотом откидывалась. У соседей часто хлопала дверца машины. Под окном росла какая-то странная береза, ветви у нее были толстые и прямые, как жерди. Создавалось впечатление, что на дереве растет много других деревьев. Листья на березе почему-то пожелтели и осыпались. Мама обратила на это внимание Пиркко:

— Удивляюсь я этой березе, для нее уже наступила осень.

Пиркко поговорила с дворником, чтобы он как следует поливал деревья, и вскоре листья снова зазеленели, лишь одна ветвь так и осталась желтой.

Иногда Пиркко жаловалась маме на радикулит.

— Радикулит — бич нашего рода, — утверждала она. — У Олави и Сиско тоже болит спина.

— А у меня никогда не болела, — возражала мама.

— У нас, наверное, оттого радикулит, что в войну вся работа ложилась на наши плечи, мы были старшими. Особенно доствалось Олави. Помню, как он стоговал. Один. В то лето отцу сделали операцию. И еще я помню, как к нам пришли и сказал что Тайсто погиб. Мы с Олави вместе были в поле. Вы пришли звать нас домой, но нам не хотелось идти, за работой несчастье переносилось как-то легче, помните, мама?