Объект закрытого доступа

— Так пьешь, будто за тобой гонятся, — с укором сказал Пташка Божья.

Али стрельнул на старика черными глазами и сипло сказал:

— Простыл я. А это… — он кивнул подбородком на стакан, — мое лекарство. Понял?

— Понял, как не понять.

— Тогда твое здоровье. — И странный гость снова присосался к стакану с коньяком.

Бутылка опустела очень быстро. Допив остатки коньяка, гость посмотрел на Пташку Божью из-под нахмуренных рыжеватых бровей и сказал:

— Есть что выпить?

— Так это… — Пташка Божья хотел было соврать и сказать «нет», но черные глаза гостя смотрели так пристально и пронзительно, что он, к своему собственному изумлению, сказал правду: — Было вроде где-то. Сейчас посмотрю.

Пташке Божьей не осталось ничего другого, как достать из холодильника заначку — литровую бутылку мутной желтоватой самогонки.

После первого же стакана глаза гостя подернулись пеленой.

— Ну что, старик, — сказал он, еле шевеля языком, — страшно тебе на свете-то жить?

Пташка Божья пожал плечами:

— Да нет. А чего мне страшиться?

— А взрывы? Террористы, говорят, совсем обнаглели. Что ни день, то взрыв.

— Это точно, — согласился Пташка Божья. — Но, слава Богу, я черножопым не нужен. Сам посуди, зачем меня взрывать?

— Черножопым, говоришь?

— Ой, извини. Я хотел сказать…

— Знаю, — прервал его Али. — Знаю, что ты хотел сказать, старик. Только взрывают не только черножопые. — Он криво ухмыльнулся и поднял волосатый палец. — Скоро тут у вас все затрясется, заволнуется, понял? Вся Москва! И не черножопые будут трясти, а свои… такие же, как ты, старик. Братья, мать их, славяне! Давай-ка за них и выпьем… за братьев славян!

Али потянулся за самогонкой, но рука его соскользнула с бутылки.

— А, шайтан! — выругался он и тряхнул хмельной головой. — Давай ты, старик… Я что-то устал…

Пташка Божья разлил самогонку по стаканам, и они снова выпили.

— Так, говоришь, русские будут русских взрывать? — с сомнением в голосе спросил Пташка Божья, закусив самогонку сыром. — Разве такое возможно?

Али пьяно кивнул:

— Возможно, старик.

— И зачем же, к примеру, им друг друга взрывать?

— Зачем, зачем… Зачем ты меня к себе жить пустил? Вот затем и они. — Али прищурил мутные черные глаза, вытянул руку и потер пальцем о палец. — Деньги, старик… Деньги решают все. Мани! Долларс! Понял?

— Да разве ж им кто-нибудь за это заплатит? — прикинулся дурачком Пташка Божья.

— Найдутся люди, — глухо отозвался Али.

— Тоже русские?

Горбоносый с хрустом сжал пальцы в кулак. На губах у него зазмеилась усмешка.

— Ха! — хрипло выдохнул он. — Русские… Откуда у вас, русских, деньги? Ты вон всю жизнь вкалывал, а есть у тебя деньги? Нету! Кроме сраной бутылки самогону, никакой собственности не нажил.

— Почему же сраной? — обиделся Пташка Божья. — Хорошая самогонка. Я ее у Просвирихи брал. Да она чище водки!

— Ты прав, — кивнул Али. — Самогонка хорошая. Извини, старик, я не хотел тебя обидеть. Ты хороший человек. Давай выпьем за тебя.

На этот раз гость не смог допить стакан до дна, а принялся икать, и икал до тех пор, пока не сжевал разом три дольки лимона, вложенные ему в руку стариком. Прожевав лимон, Али сморщился и тягуче сплюнул в тарелку с остатками мяса.

— В мясо-то зачем? — негромко сказал Пташка Божья и хотел убрать тарелку, однако горбоносый схватил ее и придвинул к себе:

— Не трожь! — Он снова сплюнул в тарелку и посмотрел на Пташку Божью. Али был так пьян, что не мог сфокусировать взгляд. Голова у него слегка подергивалась, однако на стуле он сидел прямо.

— Слышь, Али, — негромко и дружелюбно окликнул его Пташка Божья, — а где хоть взорвут-то? Ты скажи, чтоб я в тот район не совался. Умирать-то кому охота?

— Не знаю, старик, — произнес Али заплетающимся языком. — Знал бы — сказал… Нравишься ты мне, хоть и дурак. Не обижайся, старик… Лучше выпей еще… за мое здоровье.

— Это можно, — кивнул Пташка Божья. — Тебе-то, что ли, освежить?

— Чего? — не понял Али.

— Я говорю, долить самогонки? Ты сейчас на полдороге к счастью. Но нужно слегка догнаться.

Али тряхнул головой:

— Н-не надо, старик… у меня… свой догон. — Он полез в карман брюк, вынул картонную коробочку и шлепнул ею об стол. — Вот!

Он вытряхнул из картонки серебристую упаковку, выдавил пару таблеток пальцем и закинул их себе в рот, проглотил, судорожно дернув кадыком, и закрыл глаза.

Вскоре губы Али растянулись в блаженную улыбку. Он открыл глаза, посмотрел на Пташку Божью и сказал слабым голосом:

— Возьми… угощаю…

Он показал глазами на пакетик с таблетками. Пташка Божья сморщился и покачал головой:

— Нет, паря, извини, но меня от этого вашего зелья с души воротит. Я, чтоб ты знал, принадлежу к поколению табака и алкоголя. И предпочитаю наркотической ломке простое человеческое похмелье.

— Как хочешь… — вымолвил Али, снова закрыл глаза, посидел так немного, потом качнулся вперед и упал щекой прямо в тарелку с остатками мяса.

— Тьфу ты, мать твою, чухна кавказская, — выругался Пташка Божья. — Совсем пить не умеет. А с виду такой крепкий. Ладно, паря, хочешь спать — спи, насильно поить не буду.