Обелиск на меридиане

«Дорогой отец Гаврила Иванович!

Шлет вам привет ваш родной сын-краснофлотец Алексей.

Докладаю, что прошел крещение в бою и теперь я есть настоящий моряк-комсомолец флотилии. Вы, батя, интересуетесь всеми тонкостями нашей с Федькой службы, поэтому распишу, как что было со всеми подробностями, кроме военной тайны.

Перед началом мы были в районе учебно-боевой подготовки, это где можно всему военно-морскому и речному делу обучаться в натуральности, потому как не в классе на макетах, а на воде стоят артиллерийские щиты, ставятся настоящие мины, только без заряда, можно маневрировать, устраиваются шлюпочные учения и прочее. Вам, батя, как вы были сухопутный боец-солдат, все эти тонкости невдомек, а краснофлотцу необходимы.

Только вошли стрельбы и учения в полосу дней, как наш корабль срочно вызвали из района подготовки и отправили на брандвахту в район устья N-ской реки. Бранд — это огонь, а вахта — дежурство. Брандвахта вместе — это место, где может случиться пожар или, иными словами, военная опасность. Там корабли стоят и ведут наблюдение в полной боевой готовности, даже громко говорить нельзя и в темноте смолить цигарки на палубе тоже нельзя. Граница ночью как живая. То стрельба в темноте ни с того ни с сего с ихнего берега, то ракеты пуляют. Чувство такое, что легче воевать, чем ожидать. Но не только отвечать огнем, а даже шуметь боже упаси! Только слухи о провокациях то выше, то ниже нас по Амуру.

А в прошлую ночь с вечера все собрались в кубрике и было открытое партийное и комсомольское собрание. Наш командир товарищ Никитин сказал: «Не можем больше терпеть! Завтра с рассветом начнем давать отпор! Начнется бой!» Тут все краснофлотцы в ответ грянули громкое: «Ура!» Командир сказал, что наша боевая задача — подавить огнем береговые батареи противника, потопить вражескую флотилию и, возможно, принять участие в десанте. Он сказал: «Проверьте еще раз свои заведывания, приготовьте запчасти, а на случай пробоев клинья. И помойтесь». А потом засмеялся и сказал: «Не для рая, а так рекомендуется. Ежели ранят, лучше быть чистым». А комиссар товарищ Прокопенко сказал, что он надеется, какие мы есть краснофлотцы. Тут же на собрании были приняты те, кто раньше подавали заявления в РКП и комсомол. Меня тоже приняли в комсомол, все проголосовали единогласно. Собрание еще острей отточило сознание экипажа. Мы с большой быстротой и серьезностью приготовили корабль к бою.

Потом был отбой, но спать почти никто не мог, и я тоже почти не спал, все предчувствовал, как будет. А в пять часов утра горн и дудка: «Боевая тревога!» И все уже былина ногах, забыв об усталости бессонной ночи. Мы все бегом разбежались по своим местам, настроение было боевое и уверенность в себе полная.

Наши тральщики прочистили проход от вражеских мин. Потом пошли бронекатера и мы, мониторы. Тут были особые хитрости, например, где глубокая вода, там течение вроде как стоит, а где мелко, там бурлит-несется и имеет завороты. Поначалу я думал как раз наоборот. Тут фарватер часто меняется, поэтому морские моряки говорят, что по реке идти даже трудней, чем по морю. Но наш командир товарищ Никитин показал замечательные знания фарватера. Только я, как машинист, был при машине, а когда застопорили ход, стал на подачу снарядов в артбашню. Из погреба подается отдельный фугасный или шрапнельный снаряд по желобу. Он до пуда весом каждый! Так и простоял между погребом и боевым отделением. Наши пушки отстреляли сто залпов. Когда такая стрельба, то уши прямо глохнут и глаза выпучивает.

Наш монитор бил по вражеской флотилии, мы два вооруженных парохода потопили, а вся наша флотилия за три часа боя потопила почти всю вражескую флотилию, только ихний флагманский крейсер и еще одна канлодка удрали вверх по реке.

Был у нас и десант с других кораблей, а с нашего тоже была готова своя десантная группа, но мы не высаживали. К концу дня противник был разгромлен, мы взяли много пленных, трофеи-оружие, погрузили и отошли на исходные позиции. С нашего корабля отличились старшина Алексеев, он, раненный, продолжал огонь из крупнокалиберного пулемета; дальномерщик Головченко, главный артиллерийский старшина Клещ. А у артиллериста Скворцова, который управлял огнем с марса, была пробита осколками шинель в нескольких местах, но он действовал бесперебойно и даже не был раненый, как заговоренный. А замочный Петрунько, отравленный пороховым газом, был перенесен из башни в лазарет в бесчувствии, но, как его пронашатырили и он очухался, стал рваться снова в бой, в башню. В наш монитор было несколько вражеских попаданий, но они для нашей мощной брони как укус гнуса. В бою наших мало пострадало, на кораблях убитых не было, только раненые. А в десанте несколько краснофлотцев и бойцов убито. Хотя горько терять товарищей, но настроение общее такое, что даже дух захватывает. Я сразу написал стих. Вот он:

Шумят, гудят машины наши,
Навстречу волны нам бегут.
Подходим ближе… Враг прижался…
Вперед нас тральщики идут.

Звонок! Ревун! И наши пушки

Вдруг враз нарушили покой.
Шипят, ревут, гремят снаряды,
Повсюду бой, и нет уж мглы ночной!

Огонь достиг больших размеров,

Настал борьбы кровавый час,
Отваги дали мы примеры,
Запомнит враг коварный нас!

А вечером земле мы предавали

Героев прах… Молчал вдали Китай.
Но залпы гладь Амура взволновали,
Отдав бойцам последнее: «Прощай!»

Вот какой был бой и наше боевое крещение, только я остался неудовлетворенный, что почти ничего не видал, прямо не участвовал, а простоял на подаче снарядов. Хотя умаялся крепчей, чем когда с вами, батя, лес корчевали.

Вообще часто вспоминаю Ладыши и наш лес, хотя теперича у меня два желания — чтоб домой и чтоб в Кронштадт поехать, о чем вам в подробности писал. А получили вы какую-то новость из волости или уезда?.. Хотя об этом не буду спрашивать: ежели новость есть, значит есть, а нет, так нет, но не верю, чтобы получился обман… А тут по деревням на избах такие подзорины, любо-дорого! Так рука к топору и долоту потянулась бы. Вам бы, батя, поглядеть!

С братом Федькой мы в тесной переписке, хотя служба его в кавалерии совсем не то, что моя на флоте, и у них только все учеба да служба, а боевого дела никакого нет.

Сообщаю вам, батя, что жена моя Анна мне обидно написала, что я пишу ей так, как в газете «Беднота», а надо жить своим умом и деньги не транжирить на займы индустриализации и самолеты, а думать о благоденствии семьи, и что больше она наотрез посылать мне ничего не будет, потому как я все ихние деньги отдал на самолет, каковой нужен ей, как стулу хвост. Очень обидно было читать такой мне, мужу-краснофлотцу! Может, и вправду я пишу, как в газете, только не в «Бедноте», а в «Аврале» и «Тревоге», да я так же сам думаю, а в газете, может, просто складней выражено. И какая это получается семья, когда как лебедь, рак и щука? И это не семья, когда невестка не показывает уважение и заботу своему свекору, то есть вам, батя. Ну да вот весной приеду в заслуженный отпуск, тогда сам поставлю вопрос и приму категорическое решение. Потому как нынче важны с точки зрения строительства социализма батрак, бедняк и середняк. Батраки и бедняки — это опора пролетариата в деревне, а середняк его прочный союзник. Мы с вами, батя, по всем статьям бедняки. А кто тесть и его дочь Анна? Ежели они середняки, тогда они союзники, а ежели они определенные подкулачники и затхлые обыватели, то разговор получится совсем другой. Я теперича как комсомолец и краснофлотец-первач вполне политически подкованный и твердо стою на точке зрения строительства социализма.

На том кончаю. Шлю приветы и поклоны Лехе-Гуле, Саньке Рыжему, Мишке Слепню, Касьяну, Матрене Ивановне, Петрухе и прочим кумовьям и приятелям. А жене Анне и тестю и теще приветы не передавайте, как я на них в обиде и нежелании им писать.

Остаюсь ваш сын-краснофлотец и комсомолец

Алексей».