Обелиск на меридиане

Путко давно уже свыкся с мыслью, что выполняет роль некоего информатора Милюкова. Что ж… Долг, как известно, красен платежами… Они и познакомились ради этого, еще летом семнадцатого года, в разгар российской «вседемократической» смуты, накануне корниловского мятежа: уже тогда Павел Николаевич пожелал, чтобы сын давнего знакомого, удостоенный боевых наград офицер стал соглядатаем его, вождя кадетов, в армейских кругах. Тем памятным летом Милюков приглашал Антона Владимировича и в Москву, на Государственное совещание, где происходила «коронация контрреволюции»; ввел и в дом Петра Петровича Рябушинского… Но потом надвинулись иные времена: вооруженное восстание большевиков, провозглашение власти Советов, гражданская война. Путко бросало по фронтам. Павла Николаевича восемнадцатый год застал в Киеве, оккупированном германцами. Оттуда профессор перебрался в Екатеринодар, к Деникину, для установления связей с французскими представителями Антанты, затем продолжал переговоры в Одессе, своевременно, до всеэмигрантского повального бегства, выехал в Европу, в Париж и Лондон, чтобы побуждать союзников присылать военную помощь и обсудить участие антибольшевистской России в последующих после разгрома Советов мирных переговорах. Бедствия гражданской войны коснулись его мало. В Англии Милюков предпринял издание журнала «New Russia»; вернувшись же в более располагающий Париж, обосновал эмигрантские «Последние новости» и из остатков конституционно-демократической партии образовал «Республиканско-демократическое объединение». Сейчас, в день своего ангела, он был настроен минорно:

— Через год отмечать круглую дату… Подумать только — семьдесят!.. Жизнь пролетела; планы, мечтания — ничто не осуществилось…

— Не гневите бога, Павел Николаевич. Вы выдающийся ученый, общепризнанный знаток истории славянства и России.

— История… Еще в гимназии я читал классиков на греческом и латыни. Помните: «История — учительница жизни», Марк Туллий Цицерон… Он и вдохновил. Захотелось стать поводырем — если не всего человечества, то хотя бы отечества… — Профессор скептически улыбнулся. — Более провидчивым оказался Иоганн Энгель: «История — превосходная учительница; но она несчастна, ибо ученики ее удивительно невнимательны…» Да, никто из учеников не желает понять, что в мире все уже было, и, чтобы не делать новых ошибок, надо лишь внимательно посмотреть в прошлое… Нет, каждый снова изобретает колесо.

— Так что же, отказаться от всех попыток? Надежды нет?

— Сколько было в истории и эмиграции, и попыток реставраций… А мы все еще на что-то надеемся. А вдруг получится?.. Вот Англия наконец-то решилась. И в Китае объявился свой Корнилов — как его, трудно запомнить: Чан Кайши. А теперь еще и смута в Маньчжурии. И сразу — надежды!.. Как приняты новости в офицерских кругах?

— Ажитация. Кое-кто уже чистит оружие.

Павел Николаевич и Антон Владимирович снисходительно и плавно обсуждали трепещущие заботы эмигрантской жизни. Путко превосходно понимал, что Милюкову известно все не хуже, чем ему: большая газета, уйма корреспондентов «во всех крупных центрах Европы, в России и во всех местах русской эмиграции», как значилось в рекламе «Последних новостей». Но, видимо, важны для профессора и живые свидетельства, те нюансы, какие не уловит подчас сторонний наблюдатель. К этим беседам, возможно, побуждает лидера политической эмиграции и потребность поделиться своими раздумьями.

— Вот вы, Антон Владимирович, живете иными импульсами: дни проведите на заводе, в реальном деле; ну, изредка бываете в гостях… Посему в лицо эмиграции, особенно обывательской, вглядываетесь редко. Я же все дни в этой среде, как жаба в болоте, хе-хе… Не напрасно такое сравнение. Лицо меняется, становится все менее привлекательным. Да-да… Серая интеллектуальная посредственность, бесплодные мечты о возврате прошлого. Зависть. Дрязги. Вечные поиски денег… Для души и поговорить не с кем… Соберутся, о чем говорят? Ругают большевиков и жидов, масонов, сплетничают друг о друге… Думаете, наговариваю?.. Нет, право.

Милюков привалился к высокой спинке кресла. Кресло будто поглотило его, сделав меньше, чем был он на самом деле.

— Неужели никаких надежд? — спросил Путко. — Неужто вы хотите сказать, что эмиграции следует отказаться от политической борьбы?