Обелиск на меридиане

— А как же! — развернул тот карту и в подкрепление снял с полки глобус. — Вот Сибирь, вот сибирское море — священный Байкал. Хотя по-настоящему это пресноводное озеро. А вот край Сибири, омываемый морями Северного Ледовитого океана. Если же сюда посмотреть, на самый дальний Восток, мы увидим Тихий океан, называемый также Великим. Так что сибирских морей на твою долю хватит.

Последняя жаркая, ненасытная ночь. И пронзительно-тоскливая мысль: «Как же оставлять Нютку, такую до любви жадную?..»

— Ты гляди у меня!

— Да что ты, паичка!..

Евсеев-отец посоветовал одеть на себя что поплоше: все одно украдут или провоняет по цейхгаузам. Батя отдал Федору свой солдатский, еще от мировой войны служивший, вещмешок, обучил, как затягивать лямки, Алексею же сколотил деревянный сундучок с кованой петелькой под замок. До околицы провожала едва не вся деревня. Уж забыли в Ладышах, когда призывали парней на действительную: первые годы после гражданской, наоборот, демобилизовывали, а потом брали лишь на заготовки да в пожарники. Видать, прав комиссар: снова порохом запахло…

Нютка, женушка ласковая, затянула навзрыд «ихохошки»-страдания:

Я не знала, что на елочке
Иголочки растут,
Я не знала, что забавочке
Винтовочку дадут!

Мой веселенький уедет,

Назад не воротится,
Ретиво́ мое сердечко
Камнем оборотится!..

Часть вторая РУБЕЖИ

Глава первая

Еще не оторвавшись от ночных видений, только просыпаясь, Антон испытал пронзительно радостное чувство: он дома! Какое счастье!..

Это чувство жило в нем всю ночь. И впервые за столько лет всю ночь ему снилось что-то яркое и легкое.

Сейчас спальня была в рассветном молоке. Ольга глубоко и мерно дышала, уютно посапывая, приоткрыв губы. Закуталась в одеяло, а пальцы ног наружу. Она всегда, вспомнил он, любила спать так, даже в холод. И пусть на голых досках, но чтобы голове было мягко — даже в поездки брала с собой пуховую подушечку. Сейчас ее лицо было умиротворенным, спокойным, с темными полукружьями под смеженными глазами — то ли тени от ресниц, то ли от пережитого… Голова немного запрокинулась на глубоко вмятой подушке, волосы разметались, щеки порозовели… Бог мой, как она красива! Какая родная и желанная!..

Он отвел глаза, чтобы и взглядом не потревожить ее сон. Оглядел комнату. Все набросано на стульях, на полу… Резной туалетный столик с помутневшим зеркалом. Часы на стене… Все, связанное с узнаванием и воспоминаниями, было дорого ему. Может быть, и нужны расставания, встречи, чтобы принимать так остро, будто впервые в жизни?..

Полузасохшие полевые ромашки в вазе. В ореховой рамке — его фотография, давняя, он еще в шинели с «разговорами» и орден ввинчен в бант. В углу на потолке темное пятно и вспучились обои. Соседи сверху залили? Надо будет сходить в домком. Халат, сброшенный на ручку кресла. Старенький халат…

Как хорошо все получилось. Могла оказаться в командировке, где-то еще… Или больной… Или… Чего только не могло случиться за эти годы.

Вчера, взбежав по ступеням, он разыскал в щели половиц давным-давно оставленный ключ, задрожавшей рукой вставил его в замочную скважину. Могла сто раз сменить и замок.

«Оля!» Будто провалилось все, что было между часом его отъезда и этим мгновением возвращения, кануло в пропасть. Нынешнее сомкнулось с давним, как вода над камнем.

Он снова посмотрел на жену. Похудела. Прежде не было этих складок у губ. На большом пальце руки, лежащей поверх одеяла, ссадина, прижженная йодом. Бедняжка. Все — сама. Столько лет — одна…

Ступая на носки, Антон прошел в соседнюю комнату. Посреди валялся нераскрытый чемодан. Бросил его здесь, когда ворвался в полночь в квартиру. Сейчас достанет подарки и тихонечко разложит их у кровати в спальне. Когда она проснется и увидит — обрадуется, как ребенок. Он выгреб свертки в нарядных упаковках, перевязанных пестрыми бечевками. Вернулся в спальню. Ольга не пошевелилась.

На кухне, повязав ее фартук, накачал примус, стал искать, из чего бы приготовить завтрак, припоминая, где что лежит, и поражаясь, как скудны припасы. Эх, надо было накупить в Париже всяких яств…

— Хозяин в доме?

Он обернулся. Ольга стояла, опершись о дверной косяк, кутаясь в халат.

— Я уже и забыла…

— Женуля ты моя, женуля. Ну, здравствуй!

— Хочешь гречневую кашу? С молоком?

— Боже мой, еще существует на свете гречневая каша? Да здравствует гречневая каша с молоком!

Он обнял ее и закружил по кухне, сбивая табуретки.

Какое счастье — вот так возвращаться в свой дом и чувствовать: все начинается сначала. И будто тебе и любимой твоей женщине уже не за сорок, а едва по двадцать… Нет, он ни от чего не отказывается в прошлом и не отказывается от своих лет, но чувствует себя сейчас двадцатилетним.

— Гречневая каша долго варится? — он прижал Ольгу к себе.

Уже за завтраком она спросила:

— А что дальше?