Обелиск на меридиане

— Ну и ну! — Она повернула к нему удивленное лицо. — Ты что, забыл, как мы познакомились?

Ее лицо на закате тоже было розовым, даже белки глаз и зубы.

— Фу-ты, черт, действительно… А Камо тут ни при чем, познакомились мы раньше. Это ты, женушка, забыла.

— Конечно, такое забудешь!.. — насмешливо протянула она, подцепляя пальцами ноги камушек и пытаясь бросить его в набегающую воду. — Вот тебе лучше и не вспоминать!..

Неужто со дня их первой встречи минуло уже двадцать лет?.. Даже двадцать один… Тем летом он участвовал в освобождении Ольги из Ярославского тюремного замка. Если точнее, ему, студенту и начинающему революционеру, роль была отведена в том деле весьма скромная: на тихой улице встретить беглую партийку и переправить ее на конспиративную квартиру, где она окажется в безопасности. От страха и от волнения он спутал адрес, привел Ольгу к дому ярославского прокурора. От первой их встречи и того казуса осталось ее восклицание: «Надо же, послали такого болвана!» А потом, когда, обессилевшие от всего пережитого, они под утро приплелись на волжский берег и она, свернувшись под его курткой, заснула, положив голову на его колени, он, склонившись над нею, приготовился отдать жизнь, но защитить ее, — вот тогда, наверное, и пришло чувство… Их встречи были разделены годами. Не просто годами — каторжными этапами, тюрьмами, опасностями подполья, жизнью в эмигрантских колониях разных стран. И все же судьба соединяла их, и эти встречи были такими неожиданными и яркими!..

— Помнишь нашу первую встречу в эмиграции? Ты тогда была благонравной женой благонравного мужа.

— Все еще ревнуешь? А как же свобода личности, социализм и женщина по Бебелю? — с прежней легкой насмешкой отозвалась она.

— Я о другом… И правда, все особенно остро познается в сравнении. За эти годы я столько раз вспоминал нашу эмиграцию — и сравнивал с нынешней, белой. Тогда мы боролись, ненавидя прошлое и настоящее, боролись во имя будущего. Нынешняя белая эмиграция ненавидит настоящее России и ее будущее — во имя прошлого. В этом суть. Та наша ненависть была плодотворна. Эта, их, — бесплодна. Вспомни, как мы тогда жили: «по третьему эмигрантскому разряду»: селедка и кусок хлеба на обед, чай на ужин, о завтраке же и не мечтай. Но как крепко было в нас чувство товарищества: каждый бросался на помощь другому, и жизнь каждого была подчинена общей цели. — Он вздохнул: — Поглядела бы ты на нынешний эмигрантский сброд, всех этих бывших: бывших князей, бывших генералов, бывших сиятельств, превосходительств и святейшеств. Бывших людей. Каждый — враг всех, лишь бы что-нибудь урвать для себя. А уж коль урвал, готов бесстыдно пировать на глазах умирающих в нищете собратьев…

— Ты хочешь сказать, что с удовольствием вспоминаешь наши годы и тебе было так трудно жить там, в Париже, эти последние?

Он уловил в ее тоне какой-то подвох, но не понял, к чему она клонит. Чистосердечно признался:

— Да, очень трудно. Зато сейчас мне так хорошо!.. Смотри! — Из розовой воды беззвучно выныривали и снова погружались в море могучие фиолетовые тела. — Дельфины! Целое стадо! Вон! И вон!.. Туда смотри, сейчас вынырнет!

Ольга вскочила. Восхищенно ловила взглядом выныривающих дельфинов. К ним, взмахивая крылами и крича, устремились чайки: ударами могучих хвостов дельфины глушили рыбу.

— Какие красивые!.. Вольные…

Она снова опустилась на холодеющую гальку. И вернулась к прерванному разговору:

— А жить одними воспоминаниями — можно? Мы поженились с тобой в восемнадцатом…

— Я считаю: в одиннадцатом. Тогда, в «Бельфорском льве».

В том году он бежал с каторги, добрался до Парижа — и там, в канун нового года, снова встретил Ольгу, наконец-то признался ей в любви и понял, что и она его любит.

— Значит, тем более я права. Женились в одиннадцатом. Расстались до семнадцатого. Снова встретились в восемнадцатом. Потом тебя носило по всем фронтам. Для нас только и были те два года, когда ты учился в академии. И снова на четыре года… А теперь на сколько лет, если это не так уж секретно, собрался ты уезжать?

Она догадалась?

— Ну что — они уже кончились, наши с тобой дни?

— Да, Оля. Я как раз хотел… Я должен снова ехать. Надолго. И совсем в другую сторону. Очень далеко.

Уплыли дельфины. Ушло солнце. Розовые тона в небе и на воде сменялись на фиолетовые — от чернильного до смешанного с лазурью. Капли на плечах Ольги тоже блестели аметистами.

— Позволь и мне сказать… Сколько лет тебя не было. Я ждала. Была верна, ты знаешь. Не знаю, были ли у тебя там женщины, как ты там жил… Но и я человек, пойми… Или ты думаешь, что я уже так стара, что мой удел — только ждать? Шучу, конечно. Только горько шучу. — Она перевела дыхание. — Больше я так не смогу. Тебе решать. Тебе и твоему начальству. А я больше так не могу…

С абхазского побережья на грузопассажирском «корыте» Путко за двое суток по штилевому морю добрался до Крыма. Еще несколько часов на автобусе — и сейчас он вышагивал по аллее военного санатория, оглядываясь по сторонам, ища глазами и предвкушая долгожданную встречу.

— Да, никак, Антон?