Обелиск

Роман. Умозрительно, конечно, что угодно можно болтать. Интересно, как бы ты философствовала, если бы перед тобой дилемма была не в человека превратиться, а в труп. Неясно изъясняюсь, товарищ Скрябина? Могу пояснить. Приходил тут кое-кто и недвусмысленно объяснил, что, ежели лишнее про вчерашнюю драку сболтну, могу завещание писать. Кому — зажигалку, кому — магнитофон. И учти, не героическую смерть обещают в бою, а просто: был человек — и нет… Молчишь? Такого оборота не ждала? В порядке самобичевания могу признаться: стоял я перед ним с этакой усмешкой мефистофельской, кривлялся как шут гороховый, а у самого поджилки от страха тряслись. Это тебе не с критикой на комсомольском собрании выступать. Те самые, которые «от хулигана до фашиста один шаг».

Ольга. Из наших, из городских?

Роман. А вот этого я тебе — эгоист — не скажу. Не любят они тех, кто в их секреты посвящен.

Ольга. Сегодня приходили?

Роман. Это ты, между прочим, тоже забудь.

Ольга. Я так и знала, что на свободе они. Райку и меня в милицию вызывали. Мужичка показали. Кличка у него смешная — «старожил». Спрашивали, не встречался ли нам в парке вчера? Подозревают, что это он Славку ножом. А он сидит, жалкий такой, и все бормочет: «Не помню ничего, а только не мог я живого человека ножом». Значит, те на свободе, а невинный человек в тюрьму угодит… Ой, Ромка, что же делать? Страшно ведь!

Роман. А ты думала, бирюльки? Это тебе не слова красивые произносить.

Ольга. Страшно, что невинный человек погибнет из-за тебя.

Роман(изумленно). Ты что? Столб? Сосна оструганная? Прохожий я тебе на улице или кто? Я тебе рассказал — думал сочувствие найти. Вон какая силища государство у нас. Пусть соображает, как без разной сволочи в коммунизм входить. Ты обо мне подумай. Я ведь не рояль, живой человек.

Ольга. Со вчерашнего вечера я только и думаю, что о тебе.

Роман. Да ты не в философском смысле, не про то, что я время свое упущу. Ты подумай, как мне рядом со Славкой на больничную койку не лечь.

Ольга(помолчала). А ведь я считала, все это просто шелуха на тебе. Дунет ветерок — сдует шелуху.

Роман. Опять понесла?

Несколько раньше справа вошла Рая. Остановилась. Невидящими глазами смотрит на Ольгу и Романа.

Ольга(заметив Раю). Ты что?

Рая. Славку с кровотечением опять в операционную повезли. Профессор сказал: будет чудо, если его со стола снимут живым.

Большая пауза.

(Делает несколько шагов в глубину сцены, резко оборачивается, с силой.) Ненавижу! Равнодушных, спокойных, трусов благополучных — ненавижу! Себя ненавижу за то, что пританцовывая жила. Если такое случается, зачем же мы тогда все на земле? Слова наши громкие зачем? Клопы в доме заводятся — паника в семье. Боевая тревога. Аврал. А бандиты рядом живут, с нами воздухом дышат одним — стыдимся к стенке их поставить, ждем, гуманисты, покуда перевоспитаются они! Не-на-ви-жу! (Убегает в глубину сцены.)

Ольга. Рая! Подожди! (Роману, с презрением, негромко.) Неужели повезет им, подлецам? Единственный свидетель останется у них. (Убежала вслед за Раей.)

Справа входит Миша. На лице гримаса, руки растопырены, идет на вывернутых ногах — это сейчас не он, а его изображение в кривом зеркале.

Миша(стараясь привлечь внимание брата). Ром!.. Ром, погляди! Опять загипнотизировали тебя?.. Я в комнату смеха задарма прошел, а на твой гривенник мороженого купил.

Роман(приняв решение, вырывает из тетради лист, быстро пишет, складывает записку, протягивает Мише). А ну, быстро. Игорю передай.

Миша. Мне отец без тебя возвращаться не велел.

Роман. Дуй, тебе говорят!

Миша убегает.

Роман сидит, обхватив голову руками. Где-то далеко возникает мелодия песни о мальчишке в солдатской шинели. На протяжении всей этой сцены, то удаляясь, то приближаясь, звучит барабан. Свет на сцене меркнет. И одновременно разгораются два луча, один из которых направлен на Романа, другой — на фигуру стоящего на постаменте солдата.