Оберег от испанской страсти

— Угощайтесь, пожалуйста. Я Ане правду сказала: прости, не можем обеспечить тебе музыкальные занятия. Она молча спряталась в своей комнате. Замкнутой девочкой росла, никто не знал, что у нее на уме, говорила она мало, никогда со мной эмоциями не делилась, вела себя так, словно я няня, а не мать. Душевной близости между нами никогда не было. Но жаловаться на ее поведение у меня нет причин. Скромная школьница, носила что купят, ела что дадут, не безобразничала, не курила, подруг не имела. Отец купил ей на двенадцатилетие гитару, показал аккорды. Вот она и бренчала в своей комнате. Как-то раз я проснулась в районе полуночи от звуков музыки и громкого стука, который шел из спальни дочери. Заглянула к Ане, та слушала пластинку и отбивала такт ладонями по пустому перевернутому ведру. Я ласково ей сказала: «Нюшенька, уже поздно. Отложи занятие до завтра». Она тут же прекратила. Через дня три Аня подошла ко мне и спросила: «У бабушки на участке есть маленький домик, можно я там поселюсь? Тогда смогу по ночам музыку сочинять!» Я растерялась, а муж ответил: «Хорошо, но сначала все в избушке в порядок приведи». Вот так она устроилась жить отдельно. Отец пошел дочери навстречу, понял, что она хочет свободы. А что получилось? Незадолго до ухода из дома Анна выплеснула все обиды, коих у нее, как выяснилось, накопилось море. Припомнила разные мелочи: в музыкальную школу ее не возили, вещи приобретали на рынке, еда была невкусная, игрушек она почти не имела, и воспитанниц я больше ее люблю, родную дочь в сарай выгнала. Я попыталась вразумить Аню: «Ты же сама попросилась жить в избушке бабули». Она фыркнула: «Ждала, что ты меня обнимешь и скажешь: «Анечка, в сарае неуютно, холодно. Оставайся дома, играй на барабане хоть год напролет, я больше тебе не помешаю».

Я от изумления брякнула: «Ведро — не ударный инструмент». Она криво усмехнулась и ушла. И вскоре появилась записка: «Ты мне не мать, я тебе не дочь». Все, больше никаких контактов.

— И вы ее не искали? — удивилась я.

— Побежала в отделение, — пояснила Регина, — там мне объяснили: «Анне восемнадцать. Есть бумага, подтверждающая ее нежелание общаться с родней. Это не двенадцатилетний подросток. Взрослый человек…»

— Ой, мама, — раздалось из коридора, — лучше всю правду расскажи!

В комнату вошла полная брюнетка. Несмотря на прохладную погоду, в комнате не работало отопление. Но незнакомка была одета в застиранную майку с глубоким вырезом и ситцевую старую юбку. Шею ее украшал копеечный кулон на простой цепочке — небольшая розовая кошечка из пластмассы. Такая бижутерия подойдет девочке лет десяти, на взрослой тете она смотрится несуразно. Наверное, у хозяек дома проблема с деньгами. Хотя у Регины в мочках ушей сверкают серьги, массивные, дорогие, щедро усыпанные драгоценными камнями. Но ведь их мог ей подарить покойный муж.

— Катя Степкина, первая воспитанница. Нас двое было, Рианатана и я. Риа давно в Москву уехала. А я здесь работаю. Теперь сама ребятами занимаюсь. Вы вот так и не объяснили, что случилось с Анькой. Да правда понятна: ее посадили, на зоне побили, и теперь она в больнице, — на одном дыхании выпалила толстушка.

Регина опешила:

— Катюша! Что за ужас ты говоришь?!

— Правду, — повторила толстушка, — вспомни дядю Леню!

— Не слушайте ее, — попросила Регина, — Катюша просто… э… ну… нервничает слегка. У нас есть некоторые проблемы… да… короче… надо ремонт делать, а денег нет.

— Анька гадина, с ней никто в детстве дружить не хотел. Вечно ходила с надутой мордой. Удрала в Москву без спроса. А мне тут работать! Дрянь она! — перебила хозяйку Катя.

— Дорогая, у нас дети, — заговорила Ливрова, — нельзя произносить некоторые слова при воспитанниках.

— Малыши в школе, — отмахнулась Катя. — Не хочешь рассказывать? Тогда я все выложу. Уверена, что за дело Аньку прихлопнули! Она маньяк! Хуже Чикатило!

— Певицу Лаврову не отправляли на зону, — остановила я пышущую негодованием и злостью женщину, — она приняла много таблеток. Возможно, ее кто-то отравил. Или это самоубийство. Ясности пока нет. Девушка жива, но в коме.

— Анька добровольно лишила себя жизни? Ржу не могу! Смешнее ничего не слышала.

— Катерина, остановись, — скомандовала Регина. — Что о нас Татьяна подумает? Анна в больнице, а…

— Что обо мне Татьяна подумает? — повторила Катерина. — Ей в голову придет вопрос: «Какой падлой Анька была, если Екатерина сейчас веселится?» Да все Васюкино правду знает, и я ее сейчас сообщу. С Фейгиной начну. Да, когда она в городок приехала, я еще жила в приюте, но люди постоянно о ней судачили. Знаю правду до дна.

Глава 15