Оберег от испанской страсти

— Понимаете, Татьяна, Васюкино глубокая провинция. Народ там простой, наивный, и, чего греха таить, глупый. Что по телевизору скажут, всему верят. Начальника отделения они боятся. А тот действовал хитро. Мне он заявление принес на бланке отделения, текст сейчас точно не помню, но смысл такой: Анну видели свидетели во дворе, это она пожар устроила. Я испугалась даже. А мужик в форме заявил: «Мне власть большая дана. Могу дело возбудить, а могу и не возбуждать». И пальцами характерный жест делает: «плати, мол, мамаша». Я взяточника выгнала, а другие ему платили. Но в конце концов он нарвался на человека, который не струхнул, пожаловался в вышестоящую инстанцию, и арестовали негодяя.

— О каком пожаре идет речь? — спросила я.

Регина Львовна махнула рукой.

— Вспоминать неохота. Деревенские сплетни. Я поэтому и уехала из Васюкина, дом и землю продаю, кредитов набрала, построилась здесь. До сих пор долги банкам выплачиваю. У меня семейный пансион. Принимаю девочек, которые временно с родителями жить по разным причинам не могут: мать умерла, отец женился, мачеха и падчерица общего языка не находят. Или заболел отец, мать на работе день и ночь. О нашей семье в Васюкине тьма сплетен ходила. Больше всех Ане доставалось. Знаете почему?

— Девочка конфликтовала с жителями поселка? — предположила я. — Как многие подростки, вела себя эпатажно? Или нагло?

Регина махнула рукой.

— Наоборот. Нюша лишний раз рта не открывала. Войдет в магазин, увидит народ и молчит. «Здрассти» не скажет. Бабы ей замечание сделают: «Ты почему не здороваешься?» Аня голову опустит и стоит. От смущения так себя вела, а люди ее хамкой нелюдимой считали. Подруг у девочки не было, всегда одна сидела. Даже учителя про нее чушь мололи. Вера Ивановна, математичка, сплетничала, что Эсфирь Аню колдовству обучила… Фейгина, конечно, странная, но иногда правду говорила. У Леси Конкиной маленький сынишка пропал, так Эсфирь его матери указала: «Беги вдоль реки до места, где три раздвоенные березы стоят. Ребенок там лежит, он ногу сломал». И точно! Мальчонку у тех деревьев нашли. Живого. Что-то Эсфирь видела, не шарлатанка она. Но Аню она ничему не обучала и не любила девочку. Внушила ей зависимость от Митрофана. Помнишь, что случилось, когда ты бурундука спрятала? А?

Регина повернулась к Кате. Та впервые на протяжении разговора смутилась.

— Ну я же не знала, что так получится. Просто хотела показать Аньке: это всего-то игрушка. Она ее не защищает, не помогает ей. Кусок плюша, набитый синим поролоном, просто отрезок ткани, куда эту фигню запихнули. Никакой он не волшебный!

— Девочка тогда в больницу попала, чуть не умерла, — не утихала Регина, — это был скверный поступок.

Катя вскочила.

— Вон оно что! Сколько лет прошло, а ты мою детскую глупость до сих пор помнишь? Значит, я, по-твоему, плохая? Плевать тебе на то, как я в пансионе работаю, своей семьи не завела, одна за всех тут пашу: и за психолога, и за уборщицу, и за швею, и за повара… «Помнишь, что случилось, когда ты бурундука спрятала?» Ага! Помню! А вот тебе надо забыть. Давным-давно пора из памяти выбросить незначительное происшествие.

Катя схватила меня за руку:

— Представляете, каким я хорошим подростком росла, если мать только об одной шалости моей рассказать может? Начни она сейчас в памяти копаться, что дурного про меня сказать? Не пила, не гуляла, по дому помогала, бабушкину избу мыла, у старушки на огороде убивалась, обновки не клянчила, подарки не требовала, слова грубого никому не вымолвила. Что плохого я в детстве-юности совершила? Ах да! Я Митрофана Анькиного спрятала. Теперь зададим тот же вопрос в адрес Ливровой. Что плохого Анна наворотила? Неприветливая бука. Если ей что-то не нравилось, она запиралась в комнате, переставала со всеми говорить, в доме палец о палец не ударяла. И ее ничегошеньки делать не заставляли. Как же! Нюша обидится, если велеть ей пол помыть! Катька шваброй протрет, вот она не гордая.

Екатерина развернулась и убежала.

— С ревностью подчас трудно справиться, — заметила я.

— Я старалась, чтобы каждой девочке любви одинаково досталось, — еле слышно произнесла хозяйка, — да, видно, всегда кто-то недоволен бывает. Супа погуще я Ане не наливала, платьев красивых не покупала. Все одинаковое родная дочь и приемные имели. Но Катя… она очень ревнивая, в детстве, не поверите, макароны в тарелках пересчитывала.

— Это как? — улыбнулась я.

— Понимаю, вам смешно, — сказала Регина, — я тоже сначала веселилась, думала: ребенок из приюта, его там обижали, скоро это пройдет. Но нет. Положу всем на ужин спагетти, Катя всхлипывает:

— Самая маленькая порция у меня.

Я ей объясняю:

— Всем дала поровну.

А она:

— Нет! Ане и Рие больше досталось.

И принимается в тарелках вилкой рыться.

— Раз, два, три… десять… Ага. У меня пятнадцать спагетти, а у Аньки семнадцать. Вечно ей все лучшее достается!

Первое время я пыталась Екатерину успокоить:

— Досталась Ане одна лишняя макаронина, и что? Ты голодная? Если да, добавку положу.

Катя губу сковородкой оттопырит:

— Я наелась. Но почему ей больше?