Оберег Святого Лазаря

Сестричка, Ляля, – та уже давно, открыв рот, слушает бабушку. Но Ляле можно дать слабинку – все-таки она младшая.

А Евсения – старшая, и поэтому надо быть сильной.

Надо – и точка!

«Вы похожи как две капли воды!» – говорят все, кто только видит сестер Аржинт.

Но это, конечно, глупости: Ляля, она и есть Ляля – мягкая, нерешительная, скромная. И отец это понимает. «Вот Евсения – настоящая цыганская дочь, и танцевать любит, и петь – не остановишь. И гордая она, и упрямая!»

Сестра в своей манере осторожно замечает:

– Двухэтажный дом – это красиво.

Бабушка качает головой:

– Что вы, детки, в наших домах нельзя второй этаж делать.

– В наших? – Ляля недоуменно вскидывает черные бровки.

– В наших, цыганских!

– А почему всем можно, а нам нельзя?! – восклицает Евсения, чувствуя, как горячая волна обиды окатывает ее всю, с головы до ног.

Как все-таки несправедливо устроена эта жизнь!

Почему, когда они с бабушкой и сестрой идут в магазин, им вслед часто шипят: «У-у-у, цыганское отродье…»?

Почему соседи запретили своим детям играть с ними?

И вот сейчас еще выясняется: цыганам второй этаж в доме нельзя строить.

Разве это честно?!

Почему цыган все ненавидят?

Впрочем, наверное, быть цыганом – это все-таки не всегда плохо.

Отец как-то говорил, что сам Бог разрешает цыганам даже воровать. Потому что, когда Иисуса распинали, цыган украл один из гвоздиков, которыми Спасителя приколачивали к кресту. А еще Бог так полюбил цыган за их песни и веселый нрав, что не дал им какую-то одну конкретную землю или страну – он дал им весь мир. Цыгане рассыпаны по всему свету. И они везде у себя дома. «Если любой человек приезжает в незнакомый город – он ищет гостиницу и еду, если цыган приезжает в незнакомый город – он ищет другого цыгана, и тот дает ему все: и пищу, и кров», – любит говорить отец.

Чэрген молчит, и сестра бросает на Евсению укоризненный взгляд:

– Не расстраивай бабушку. Нельзя – ну и нельзя! Какая разница, почему.

Чэрген грустно улыбается:

– Я просто не знаю, как вам это объяснить… Но, наверное, я должна это сделать. Мама ваша ушла на небеса, значит, придется мне, больше некому…

Евсения слушает, затаив дыхание.

Подумать только, гадость какая – из взрослых женщин льется скверна!

А она сколько раз видела взрослых женщин – и ничего подобного не замечала! Ничего из них вроде бы не лилось…

– Пока вы еще маленькие, – говорит бабушка, присев на диван. – И в вас нет скверны. Но потом, когда вам будет лет тринадцать или четырнадцать, она появится.

На глазах Ляли блестят слезы:

– Не хочу этой скверны!

– Хорошо-хорошо. Главное – ты не плачь, – бабушка подходит к Ляле, обнимает ее. – Просто не думай об этом. И все будет хорошо. Но я должна закончить все-таки рассказ. Так у наших людей принято: нельзя строить многоэтажные дома. Женщина наверху приберется – первый этаж осквернен. И нижнюю одежду женщины должны стирать отдельно. Потому что если этого не сделать, мужская одежда станет оскверненной. А если цыган в такой одежде поздоровается с другим цыганом – то и тот будет осквернен.

– Не хочу быть женщиной! – вырывается у Евсении. – Женщины в доме должны прибираться, еду готовить. И детей рожать. А еще мы торгуем на рынках – губной помадой, тенями, сумками и очками. Как кушать на праздник – женщины отдельно. И тут еще скверна эта! Ну не проще ли быть мужчиной?!

– Тише, тише! Вот разошлась! Нельзя ведь выбирать: хочу быть парнем, хочу девушкой. Как Бог дал – так и происходит. И потом, быть женщиной – это прекрасно, – мечтательно говорит бабушка. – Я такой счастливой была, когда встретила своего мужа! А сколько радости, когда я подарила любимому сына! Просто вы пока маленькие и многого не понимаете…

Тот разговор с бабушкой спустя много лет вспомнился очень живо.

Уже не было рядом Чэрген – а ее голос звучал в памяти. И точно так же, как тогда, очень хотелось поспорить с бабушкой.

«Лучше бы я навсегда осталась маленькой! Какая гадость! – думала Евсения, разглядывая перепачканные кровью трусики. – Из меня кровища так и хлещет, живот болит! Вот уж действительно – скверна, гадость! Что хорошего в том, чтобы быть девушкой, – не понимаю? И этот кошмар – каждый месяц!»

Она захотела обсудить печальную новость с сестрой.

Однако Ляля густо покраснела и покачала головой:

– Да что тут говорить об этом, стыдно.

Евсения недоуменно пожала плечами.

Чем взрослее становится Ляля – тем сложнее с ней вообще разговаривать о чем-либо!

Все время молчит, все время думает о чем-то своем – ни слова из нее не вытащишь; задашь простой вопрос – сразу краснеет.

Каждое утро цыганки собираются для того, чтобы идти на рынок и вокзалы. Кто торгует, кто гадает, кто среди толпы тихонько стоит – чтобы было кому незаметно украденную вещичку сунуть.

Лялю с собой, конечно, берут. Но от нее никакой пользы, только одни неприятности – то деньги потеряет, то обругают ее…

Впрочем, уже скоро Евсения перестала приставать к сестре с вопросами и заниматься хозяйством. Ведь сама шувани[25] Лачи захотела передать ей свой дар – и это сразу изменило положение Евсении.