Оберег волхвов

В Софийском храме ее взгляд невольно потянулся к росписям лестничной башни, ведущей на хоры. Там были изображены сцены на константинопольском ипподроме. Колесницы, акробаты и музыканты казались почти живыми, схваченные художником прямо в движении. Яркими красками выделялась в центре росписи императорская ложа, в которой находился сам василевс в сияющей короне и придворные. Боярышня знала по рассказам учителя-грека о той роли, которую играл ипподром в жизни византийской столицы.

С трудом Анна отвела взгляд от росписей башни и в душе повинилась перед Орантой за то, что здесь, в Божьем храме, оказалась захвачена суетными мыслями.

Но при выходе из церкви девушка еще раз невольно оглянулась на картины византийской жизни и про себя вздохнула: наверное, там, в далеком и блестящем Царьграде, Дмитрий сейчас веселится…

Глава двадцатая В Константинополе

Дмитрий, наблюдая за неистовством трибун на ипподроме, не первый раз подивился тому искусному расчету, с которым уже много веков была устроена жизнь в ромейской империи. Все здесь подчинялось строгим и незыблемым законам, все — от дворцового церемониала до места и времени закупки сырья беднейшим ремесленником — контролировалось на каждом шагу. Все цеха, торговые лавки, питейные заведения могли в любой момент быть осмотрены чиновниками, службу которых проверяли другие чиновники. Над составлением деловых бумаг трудилась коллегия тавулариев, работа и оплата которых также была расписана на много лет вперед. Ничто здесь не было упущено, оставлено на самотек. Но вместе с тем правители империи понимали, что должно быть русло, по которому изливались бы накопленные в душах страсти, желание побуйствовать, посмеяться над сильными мира сего и высказать свое недовольство действиями властей. Таким руслом как раз и служил ипподром, где простые члены димов имели возможность лицезреть императора, обратиться к нему через своих вождей — димотов, а также угадать его и других высших сановников в комическом исполнении мимов-лицедеев.

Дмитрия немного забавляло, что две самые влиятельные византийские партии (димы) еще в древние времена возникли именно на ипподроме и даже названия получили по цветам одежды цирковых возничих. «Голубые» венеты были партией крупных землевладельцев и аристократов, а «зеленые» прасины — богатых купцов. Впрочем, рядовые члены димов не были ни богаты, ни знатны, но руководители-димоты часто и не без успеха использовали их в борьбе с императором и его двором.

Колесницы неслись по кругу, зрители шумели, вскакивали, стучали ногами, и порой только ров, разделявший трибуны, мешал враждующим партиям наброситься друг на друга. Дмитрий, как лицо из свиты эгемона, должен был принимать сторону «голубых», но, будучи купцом, он в душе сочувствовал «зеленым». Впрочем, Клинцу не так уж было важно, кто победит, он просто любовался конными состязаниями, которые действительно являли красивое зрелище. Ему, сыну другой земли, где не было сковывающих правил и церемоний ромейской империи, из всего увиденного в Константинополе самым близким оказался этот неистовый бег квадриг, уносивший воображение к широкой приднепровской равнине, по которой мчались всадники и повозки.

Дмитрий пришел на ипподром в надежде увидеть императора Алексея Комнина, который был интересен купцу и сам по себе, и потому, что мог изменить к лучшему его судьбу. Но, увы, императора на этот раз не было на ипподроме, он болел. Вместо него любопытные зрители могли лицезреть императорского сына Иоанна — несомненного наследника престола.

Дмитрий давно был наслышан о плохом здоровье Алексея. Император, в свое время сумевший отстоять империю от кочевников, избавиться от незваных гостей — крестоносцев, теперь тратил много сил на борьбу с турками, предвидя в них будущих губителей империи. Сейчас Дмитрия особенно раздражало отсутствие Алексея, и он досадовал и на болезни, и на турок, поскольку то и другое отодвигало его визит к императору.

Эгемон пообещал своему спасителю, что в ближайшее время поговорит о нем с квестором[46], которого хорошо знал, попросит поскорее решить вопрос о хрисовуле. Еще эгемон собрался ввести Дмитрия в круг придворных и представить его самому императору. То, что Дмитрий был простым русским купцом, не являлось помехой для его общения с византийской знатью, поскольку смелость, образованность и видная внешность порой не меньше родовитости ценились в ромейской империи, где даже императорами часто становились люди из низов.

Теперь Дмитрий считал своим везением то обстоятельство, что ассасины пытались убить эгемона прямо в разгар праздника. Если бы он не спас градоначальника на виду у всей толпы, — кто знает, стал ли бы спасенный так подчеркнуто и щедро благодарить своего спасителя. Но широкая огласка, участие восточного мага в разоблачении злодейства, а также совпадение имен русича и патрона Фессалоники придавало событию нечто мистическое, и потому даже при императорском дворе многие заинтересовались Дмитрием.