Оберег волхвов

Как и предполагала Евпраксия, Дмитрий и его друзья направлялись к Корсуни. Никто из них не предлагал иного пути, все трое молчаливо согласились искать пристанища в Тавриде. Друзей объединяло многое. Не только совместно пережитые опасности, тяга к путешествиям, но и некоторое сходство судеб. Все трое были сиротами. Никифор лишился родителей еще в малолетстве, Дмитрий и Шумило — в уже достаточно зрелом возрасте. Их ничто не держало в родных городах и селах, они могли уехать далеко в поисках удачи.

Впрочем, Дмитрий уже не был так уверен в себе, как прежде. Впервые в жизни он почувствовал смутную тоску по оседлости, по дому, в котором ждет кто-то непривычно близкий и дорогой…

Дорога проходила в молчании, пока друзья спешили удалиться от Киева на безопасное расстояние. Потом, когда первые лучи рассвета озарили горизонт на востоке, беглецы смогли наконец немного успокоиться и уже не подгонять усталых лошадей. Погони не было, а впереди их ждал отдых в заброшенной хижине, о которой знали только бывалые путешественники. Первым нарушил молчание Шумило:

— Кажется, пронесло, Бог помог. Или нас еще не хватились, или не там ищут.

— Но успокаиваться рано, — заметил Никифор. — Люди князя могут преследовать нас до самых порогов.

— А после порогов другая напасть — кочевники, — вздохнул Шумило. — Так что из огня да в полымя… Может, лучше переправимся на левый берег и поедем в Переяславль просить защиты у Мономаха?

— Вряд ли Мономах захочет из-за нас ссориться со своим братом великим князем, — возразил Никифор. — Да и потом, что нам делать в Переяславле? Все равно же мы в Корсунь собирались. Деньги на дорогу у нас есть, ведь так, Дмитрий? Кстати, открой нам все-таки имя того друга, который тебе помог бежать да еще и деньгами снабдил.

— После, после поговорим, — отмахнулся Клинец. — Сейчас пора искать место для привала.

Хижину, затерянную в прибрежном лесу, друзья нашли быстро. Напоив и накормив лошадей, кое-как поели и сами, а потом улеглись на застланный соломой пол. Усталость и пережитые волнения сморили их мгновенно. Проспали они до полудня, и благодатный сон вернул им утраченные силы.

Дмитрий проснулся первым, но не стал будить друзей, а некоторое время лежал с закрытыми глазами, пытаясь разобраться в своей мятущейся душе и путаных мыслях. «Куда я бегу? В Корсунь? В Царьград? Господи, как это далеко от Киева… А может, правда свернуть налево — в Переяславль, к Мономаху? Или направо — в Юрьев, к игумену Даниилу? Помогут ли они мне избежать княжеской опалы? Может быть. Но все равно придется перед князем поползать, вымаливая прощение. А что взамен? Остаться в Киеве, где у меня ни кола, ни двора? Наняться на службу к какому-нибудь воеводе, где старшие дружинники захотят мною помыкать, а при случае и обзовут «половецким отродьем»? Не по сердцу мне такое подчинение, да и друзья не захотят идти на военную службу. Что еще? Заняться каким-нибудь ремеслом, жить в полуземлянке на Подоле? Разве я для такой жизни создан? Все равно рано или поздно сбегу в Корсунь, а то и дальше. Так почему бы не сейчас?»

Рассуждая про себя о выборе дороги, Дмитрий упорно избегал мысли о боярышне Раменской и ее отце. В глубине души он отдавал себе отчет, что можно, при большом старании, вымолить прощение у боярина Тимофея и даже, осмелившись, напомнить ему о награде за Быкодера. Причем о награде не только в гривнах. Но каков будет ответ боярина и его дочери?.. Дмитрий вдруг ясно представил себе презрительную усмешку Тимофея и строгий взгляд Анны, которая, горделиво вскинув голову, отворачивается и уходит прочь — светлая и недоступная, как звезда. Складки черного покрывала развеваются у нее за спиной, словно напоминание о суровой стезе, которую она сама себе избрала… Дмитрий замотал головой, отгоняя картину, так явственно нарисованную его воображением.

— Что ты вскидываешься, будто норовистый конь? — услышал он насмешливый голос Никифора. — Или приснилась какая-то нечисть?

Дмитрий, ничего не отвечая, побежал к ручью. Только там, окатив себя до пояса холодной водой, он смог обрести былую решительность.

Шумило и Никифор тоже вполне проснулись и, конечно, не утерпели, чтобы не закидать Дмитрия вопросами о его чудесном спасении. Теперь он уже не мог отмахнуться от этих разговоров, да и не опасался больше, что своей откровенностью может причинить вред боярышне, а потому и назвал имя спасительницы, чем поверг друзей в небывалое замешательство. Придя наконец в себя от удивления, Никифор изрек:

— Недаром же я тебя учил, что духовная красота в а жнее телесной. Боярышня уродлива своим видом, зато добра и прекрасна душой.

— А кто сказал, что она уродлива? — повернулся к нему Дмитрий. — Это ошибка. Та безобразная особа, которую все видели у Копырева конца, — не боярышня Анна. Боярышню подменили какой-то уродиной. Настоящая же Анна так хороша, что… — Дмитрий запнулся, увидев, как расплываются в насмешливых улыбках лица его друзей. Он вдруг почувствовал себя застигнутым врасплох, словно провинившийся мальчишка, и досадливо махнул рукой.