Обесчещенная

Мы вернулись домой 20 марта, и угрозы возобновились. Родственники мастои повсюду говорили, что это из-за нас полиция снова арестовала их. Обещали, что в свою очередь что-нибудь сделают против нас. Сейчас они сильно взъелись на Насим: по их мнению, без нее я ничего не могла бы сделать. И это было правдой. Мы с ней дружили, я рассказывала ей обо всем, и она мне говорила все; мы переживали с ней одно и то же, мы испытывали одинаковые чувства страха, негодования, радости. Мы вместе плакали, вместе противостояли трудностям. Страх всегда подстерегал нас, но мы бодрились. Журналисты спрашивали меня во время пресс-конференции 16 марта, хочу ли я покинуть Пакистан и просить убежища в другой стране. Я ответила, что никогда не имела подобного намерения, что надеюсь добиться справедливости от моей страны. Я подчеркнула также, что моя школа работает, в ней двести девочек и сто пятьдесят мальчиков.

Это последнее утверждение было действительным на дату 16 марта; но с 20 марта все изменилось. Настроение людей мастои, которым грозило снова потерять своего главаря, его братьев и друзей, распространилось далеко и чувствовалось во всей округе. Но полиция создала вокруг меня заслон, иногда, правда, препятствующий моей свободе передвижения. Однако я уже к этому привыкла.

11 июня я узнала, что во имя моей безопасности мне запрещается путешествовать. Международная амнистия пригласила меня в Канаду и Соединенные Штаты, и, когда я приехала в Исламабад для выполнения необходимых формальностей, мне сказали, что я не могу получить визу, потому что значусь в списке лиц, которым запрещено покидать территорию страны. Как только я вышла из офиса администрации, у меня забрали паспорт. Этот запрет на выезд породил новое смятение в рядах защитников прав человека и международных журналистов.

Мой адвокат не мог какое-то время связаться со мной. Он был возмущен и заявил журналистам, что меня держат в заложниках где-то в Исламабаде и что ему в качестве моего адвоката совершенно необходимо говорить со мной. Власти ответили, что меня вынужденно держат взаперти во имя моей собственной безопасности.

Похоже, сам президент считал, что не следует «подавать иностранцам негативный образ страны».

В ходе дебатов в Ассамблее одна женщина-сенатор даже заявила, что я стала «западной женщиной», что я должна «демонстрировать большую скромность и скрытность, не ездить за пределы страны и ждать Божьей справедливости». Некоторые экстремисты хотели бы, чтобы мне заткнули рот силой, потому что, по их мнению, я не уважала закон Исламской Республики Пакистан. Отдельные политики-мужчины открыто упрекали неправительственные организации в том, что они апеллировали к международному лобби. Короче говоря, у меня «был резон», как они выражались, не распространять свою историю по всему миру, а урегулировать ее на месте.

Однако слишком много людей поддерживали меня в стране и за рубежом.

Но путь был долог, так долог. Вплоть до 15 июня, когда я узнала, что по распоряжению премьер-министра мое имя вычеркнуто из списка «невыездных».

28 июня настроение улучшилось. Верховный суд в Исламабаде после двухдневных заседаний принял наконец решение о повторном расследовании. Мой адвокат, попросивший меня из осторожности не говорить более с журналистами с момента запрета выезда из страны, тоже был доволен.

— Теперь можете сказать им все что пожелаете! Я ничего вам не запрещаю!

Он заявил журналистам, что оказанная мне прессой поддержка могла мне даже в какой-то степени навредить, пока Верховным судом, беспристрастность которого находится вне подозрения, не было принято решение пересмотреть дело. Когда я выходила с последнего заседания, вопросы сыпались со всех сторон. Я обнимала женщин, помогавших мне до сих пор, эмоции переполняли меня через край.

— Я очень счастлива, по-настоящему удовлетворена. Надеюсь, что те, кто оскорбил меня, понесут наказание. Я буду ждать вердикта Верховного суда, именно он творит правосудие на этом свете.

Божий суд настанет в свое время.

Мой адвокат подтвердил журналистам, что восемь человек, выпущенных ранее, находятся сейчас в тюрьме, включая членов деревенского совета, заранее замысливших изнасилование.

— Это дело не о банальном изнасиловании, но о настоящем террористическом акте. Он был совершен, чтобы насадить террор среди жителей деревни. Решение заставить этих людей предстать перед судом новой инстанции, самой высшей в стране, чтобы вновь рассмотреть все доказательства, является очень правильным.

Мне стало легче. Я могла вновь вернуться в свою деревню, обнять родителей, увидеть снова родственников, детей в школе. Полицейский надзор осуществлялся еще какое-то время — особенно в тех случаях, когда я соглашалась дать интервью иностранным журналистам. Затем давление стало ослабевать, и в конце концов у моих дверей остался всего один вооруженный полицейский. Но как только какой-нибудь иностранный журналист выражал желание повидаться со мной, моя «охрана» была тут как тут.