Обещание

Когда бы я как Тютчев жил на свете
и был бы гениальней всех и злей —
о! как бы я летел, держа в кармане
Стромынку, Винстон, кукиш и репей.

О, как бы я берег своих последних
друзей, врагов, старушек, мертвецов
(они б с чужими разными глазами
лежали бы плашмя в моем кармане),
дома, трамваи, тушки воробьев.

А если б все они мне надоели,
я б вывернул карманы, и тогда
они б вертелись в воздухе, летели:
все книжки, все варьянты стихтворений,
которые родиться не успели
(но даже их не пожалею я).

Но почему ж тогда себя так жалко-жалко
и стыдно, что при всех, средь бела дня,
однажды над Стромынкой и над парком,
как воробья, репейник и скакалку,
Ты из кармана вытряхнешь – меня.

ВЕСЬ 1997

Сломай стишок, увидишь ты внутри,

как мало общего у них у всех с людьми

1

Когда я не сошел с ума,
а только в чувстве повредился
(ты это поняла сама,
когда подходишь близко-близко),
я научился быть счастливым,
глядеть на воздух и деревья,
но вдруг ужасно испугался:
а вдруг мне никогда не будет
ни тридцать лет, ни двадцать девять.

май 1997

2

Мне так хотелось, чтоб меня
вы прокатили на машине:
об этом Кальсина просил,
и даже Львовского просил —
не потому, что денег жалко
(хотя, конечно, очень жалко),
а потому, что нету сил.

Я никого из них не извиняю.

3

Я – это очень, очень просто:
немного тщеславья, немного терпенья
плюс тела бедного кулек,
который я тащу через года,
как будто что-то ценное таскаю
(ведь даже я подвержен тленью).

Я этого не понимаю.

4

Мне нравятся стихи, когда они летят,

но до чего ж они со мной не схожи:

я так хочу в их белоснежный сад,

они ж над «Бабушкинской» маются, кричат,

голодные, как стая ворончат, –

в них слишком много черноты и дрожи.

Нет, правда, что меня никто не обижает:
ни шеф, ни Ольга, ни стишки
(хотя, когда бегут вперегонки,
ведь сами же себе они мешают,
друг друга душат, исправляют, жмут,
когда-нибудь они меня сожрут).

Я этого стихам не разрешаю.

Прим. Еще мне нравятся стихи Елены Шварц
(одной китайской поэтессы),
они, наверно, на нее похожи
(хоть иногда, мне кажется, не очень).

Но и без них я тоже проживу.

5

И последнее. Зная, что никто из пишущих

о себе не может избежать пошлости, я

готов признать, что пока моя жизнь

складывалась благополучно, и все же —

Не страшно, Господи, стареть,
хоть мне сперва противно было
(а что, приятно одному лежать
комочком в собственном стихотворенье?):
все восхищались? все меня жалели?
Все – Димочкой хотели называть?

октябрь 1997

ВЕСЬ 1998

Нет, никогда не стану я

до самой старости дитя.

1