Обещание

Джордан говорил спокойно, слишком спокойно для бушующих в душе эмоций. Ему хотелось собственными руками задушить Кристофера Харта за то, что тот выставил его полным идиотом. И не один раз, а дважды. Ему хотелось наподдать и самому себе за то, что был самоуверенным индюком и не поинтересовался у Криса десять минут назад, какие показания он собирается давать. А еще ему хотелось стереть усмешку с лица прокурора, потому что они оба уже знали, кто выиграет дело.

— Я пытался рассказать вам раньше, — оправдывался Крис. — Но вы не захотели слушать.

— Что ж, теперь, когда ты все окончательно испоганил, можешь рассказывать.

Провал был таким катастрофическим, что Джордан даже засмеялся. Впервые за десять лет, а может быть, и больше, его вынуждают выиграть дело, рассказав правду. Потому что правда — единственное, что ему осталось.

Он давно зарубил себе на носу, что правда в зале суда не нужна. Никто — ни прокурор, а чаще всего и подсудимый, — не хотят, чтобы она там звучала. Суд основывается на уликах, показаниях и версиях. А не на том, что произошло в действительности. Но все улики, показания свидетелей и версии только что были сведены на нет. Единственное, что осталось у Джордана, — этот парень, этот идиот, который считает своим долгом рассказать, что же произошло на самом деле.

Через пятнадцать минут Джордан с Крисом покинули комнату. Ни один из них не улыбался. Они молча направились в зал. Толпа расступилась — за их спиной слышался шепот, им смотрели вслед. У двери в зал суда Джордан повернулся к Крису.

— Что бы я ни делал, не перечь. Что бы ни сказал, подыграй. — Он видел, что Крис колеблется. — Ты обязан меня слушать, — прошипел он.

Крис кивнул, и они вместе распахнули дверь.

В зале суда повисла такая звенящая тишина, что Крис слышал биение собственного сердца. Он снова был на месте для дачи свидетельских показаний, его ладони потели, а руки настолько сильно дрожали, что на них пришлось сесть. Он только раз взглянул на своих родителей. Мама слабо улыбнулась и кивнула ему. Отец… Что ж, отец, по крайней мере, остался в зале суда.

Он не мог заставить себя посмотреть на родителей Эмили, хотя и чувствовал их гневные, испепеляющие взгляды, когда шел по проходу.

Он смертельно устал. Ткань пиджака кололась через тоненькую белую рубашку, а новые туфли натерли на пятке мозоль. Голова, казалось, вот-вот взорвется.

И внезапно он услышал голос Эмили. Звонкий, спокойный, такой родной. Она уверяла его, что все будет хорошо, обещала, что не оставит его. Крис огляделся, пытаясь понять, слышит ли этот голос еще кто-нибудь, надеясь увидеть ее, и почувствовал, как на него снисходит покой.

— Крис, — вновь задал вопрос Джордан, — что произошло ночью седьмого ноября?

Крис глубоко вздохнул и заговорил.

Прошлое

7 ноября 1997 года

Он не сводил глаз с пистолета, с крошечной вмятины, которую он оставил на белой коже ее виска. Ее руки дрожали так же сильно, как у самого Криса, и он не переставал думать: «Сейчас выстрелит». Но подспудно возникала мысль: «Но она ведь именно этого и хочет».

Она крепко закрыла глаза и прикусила нижнюю губу. Задержала дыхание. Она ожидает, как он понял, что будет очень больно.

Он уже видел раньше такое выражение на ее лице.

Он совершенно ясно вспомнил случай, о котором забыл рассказать доктору Фейнштейну, безусловно, свое самое раннее воспоминание. Он тогда только-только научился ходить. Он бежал по тротуару, упал и заорал во всю глотку. Мама взяла его на руки и посадила на крыльцо, а сама стала целовать колено без единой царапины и на всякий случай накладывать лейкопластырь. Уже успокоившись, он понял, что Эмили тоже плачет, а ее мама тоже целует и заклеивает ей коленку. Она бежала рядом с ним по тротуару, но не упала. А на ее колене оказалась свежая ссадина.

— Он упал, — засмеялась его мама, — а у Эмили синяк.

Такое случалось не раз, когда они были детьми: травмировался Крис, а морщилась от боли Эмили, или наоборот — она упала с велосипеда, а он расплакался. Педиатры называли это симпатической болью и заверяли, что дети перерастут.

Не переросли.

Пистолет прижался к виску Эмили, и внезапно Крис понял, если она убьет себя, то он умрет. Может быть, не сразу, может быть, не от слепящей вспышки боли, но умрет обязательно. Без сердца долго не проживешь.

Он протянул руку и схватил Эмили за запястье. Он был сильнее, чем она, и смог оторвать пистолет от ее головы. Свободной рукой он убрал пальцы Эмили с рукоятки кольта и осторожно поставил курок на предохранитель.

— Прости, — выдохнул он, — но я не могу.

Через мгновение глаза Эмили встретились с его глазами и тут же потемнели от замешательства, потрясения и ярости.

— А я могу! — воскликнула Эмили, пытаясь выхватить пистолет, который отнял Крис. — Крис, — через минуту сказала она, — если ты любишь меня, отдай пистолет.

— Я люблю тебя! — закричал Крис с перекошенным лицом.

— Если не можешь остаться со мной, я пойму, — произнесла она, глядя на пистолет. — Тогда уходи. Но не мешай мне.