Обещание нежности

— Я — нет. Это они все допытывались у меня, куда делось бабушкино наследство. Двоюродный дед так кричал на меня, что я поняла: они действительно ничего не знают об этом, действительно не причастны к пропаже.

— Твоя бабушка умерла внезапно, — медленно проговорил человек без имени. — Может быть, она сама спрятала эти вещи и просто не успела предупредить тебя? Ты не пробовала искать здесь, в доме?

Она равнодушно пожала плечами:

— Когда? Сразу после ее смерти они отправили меня… то есть я попала в больницу. А потом, когда выписалась, я больше ни разу не оставалась здесь одна, наедине сама с собой. В последние месяцы, уже потеряв все, я часто приходила сюда по вечерам, разговаривала со сторожами… Ты первый пустил меня в дом. Остальные ругались, грозили вызвать милицию, кричали… Да и честно говоря, я не очень-то и пыталась наладить с новыми хозяевами какие-нибудь контакты. Наверняка, перестраивая особняк, они нашли все, что только можно было найти. И мне все равно теперь: старой жизни уже не вернешь, а новую построить мне вряд ли удастся. Я знаю, я ведь пробовала…

Ее чай давно остыл — она так и не притронулась к нему, а он, напротив, обжег себе все губы, то и дело подливая кипяток в свою чашку и механически приникая к горячему напитку на протяжении всего ее рассказа.

— Что ж ты будешь делать теперь? Как жить?

Она не ответила, только посмотрела на него из-под упавшей на глаза челки быстрым и чуть тоскливым взглядом. А сторож, желая хоть чем-нибудь утешить свою странную гостью и понимая, что ему-то сейчас молчать нельзя, поторопился тихо сказать:

— Ты можешь приходить сюда, когда захочешь. Я буду рад видеть тебя… всегда.

И она наклонила голову, молчаливо благодаря его за эти слова.

Глава 18

Дни шли за днями, а он все не спрашивал ее имени. Ему достаточно было того, что каждый вечер она приходила к особнячку, словно материализовавшись из ничего, из сумерек, из осеннего стылого тумана, и усаживалась рядом с ним в маленькой служебной комнатке, перекатывая в руках круглое румяное яблоко и время от времени роняя негромкие, мало что значащие слова. Она больше не бродила по комнатам в поисках своего прошлого, не пыталась рассказывать о себе ничего, кроме того, что уже было сказано ею, и не задавала никаких вопросов. Так и вышло, что друг для друга они оставались почти незнакомцами, прибитыми к необитаемому острову, потерпевшими крушение путешественниками, одинокими путниками в молчаливой ночи.

Человек без имени почему-то ни слова не сказал девушке с чарующим голосом ни о своем даре, так жестоко и неожиданно переломавшем его жизнь, ни о дельфинах, погибших в огне, ни о смутных и зыбких своих воспоминаниях об утерянном брате и далеких родителях, лица которых никогда не являлись ему даже во сне. Зато он говорил ей о своих долгих странствиях по Москве, о памяти, неожиданно покинувшей его в какой-то тяжелый момент жизни, и о чувстве утраты, владевшем им безраздельно все эти долгие месяцы. Девушка слушала его рассказы, низко наклонив русую голову, не перебивая необычного сторожа ни словом, ни взглядом, и только изредка сочувственно и легко пожимала его руку длинными, прохладными пальцами.

А он иногда с трудом удерживался от того, чтобы не крикнуть ей: «Хочешь, я узнаю, как это было на самом деле, — разговор твоей бабушки с пронырливым нотариусом, бумаги, так опрометчиво подписанные ею, пропавшая шкатулка и все, происходившее вокруг вашего дома, пока ты была в больнице?… Это нетрудно, я смогу! Я могу побывать там!..» Но в последний момент молчание все же сковывало его губы: что-то держало, не пускало человека без имени в рассказы об этом, что-то противилось в его душе раскрытию тайны — какая-то странная стыдливость, что-то мешало ему распахнуться перед ней до конца… И он молчал, боясь потерять ее и в то же время не желая даже думать о том, что однажды вечером он может не услышать за окном особнячка ее легких шагов по опавшей листве.

Зато с подполковником Воронцовым сторож будущего казино говорил о своем прошлом, своем даре и своей беде легко и даже непринужденно. Тот обычно врывался к нему после полудня, или около пяти, — возбужденно блестел глазами, размахивал длинными руками в форменной шинели, залпом выплескивал все, что ему удалось или не удалось разузнать нового… На столе появлялась бутылка, к которой сторож не прикасался, предоставляя гостю самому и распечатывать, и приканчивать ее (странно было, что Воронцов никогда не пьянел, даже если спиртного в бутылке в результате их встречи оставалось совсем на донышке); небрежным жестом летели в угол пакеты с продуктами; и, привольно раскинувшись прямо на койке своего подопечного в углу, подполковник принимался отчитываться перед ним методично и на удивление добросовестно: «Был еще в паре школ… Поговорил со старым приятелем… Поднял документы за последние три года… Нету тебя, понимаешь? Нигде нету! Никто ничего не знает, никто не помнит, никто не слышал».