Обещание сердца

Мы на метро вернулись в Сорбонну, где в Пантеоне с минуты на минуту должен был начаться симпозиум. В переполненном зале тем временем показывали слайд-шоу, друг друга сменяли фотографии истерзанной войной страны. «Биафра, Нигерия», – гласила программа, которую нам вручили на входе.

Мы с Адрианом заняли места рядом с несколькими врачами и журналистами и, взявшись за руки, внимательно слушали, как доктора и их сторонники излагают свои планы. Казалось, Адриан только об этом и мечтал. Я вдруг осознала, что и меня саму очень манит эта идея. Все эти врачи хотели не только обеспечить медицинской помощью страны и народы, которые в ней отчаянно нуждались, но и запечатлеть происходящее в мире – донести это горе и разруху до сведения западных стран. А для этого нужны журналисты и переводчики.

Адриан повернулся ко мне, и мы обменялись взглядами, в которых читалось наше общее будущее.

– Médecins Sans Frontières, – прошептал он. – Мне даже нравится название. Как это будет по-английски?

– «Врачи без границ», – прошептала в ответ.

– Чудесно, – выдохнул он и, склонившись ко мне посреди затемненного зала, обхватил мое лицо ладонями. – Я люблю тебя, Джени.

Сердцу вдруг стало тесно в груди. Подавшись вперед, я коснулась губами его губ.

– Я люблю тебя, Адриан. Очень сильно.

– Очень сильно, – шепотом повторил он и нежно поцеловал меня.

В этот миг я поняла, что стою на пороге величайшей истории в своей жизни.

Эпилог Адриан

1975

Я наблюдал, как Джени танцует на полосе прибоя.

Из транзисторного радиоприемника, который я смонтировал сам, доносилась песня «Earth, Wind & Fire», однако Джени затерялась в своем собственном ритме. Глядя на гибкое тело, прикрытое лишь белыми полосками бикини, я хотел, невзирая на усталость, подняться с шезлонга и броситься к ней. Прикоснуться к влажной коже, солоноватой на вкус от воды залива Компонг Сом, и поцеловать в манящие губы. Мы оба работали в палатках: я – в отделении неотложной медицинской помощи в лагере беженцев, а Джени – в центре связи. Обычно она собирала волосы в хвост, и только по ночам, занимаясь с ней любовью, я мог зарыться пальцами в ее шелковистые пряди. Впрочем, нам дали целых два дня отпуска. Доктор Кушнер настойчиво сообщил, что нам необходимо отдохнуть, и в принудительном порядке освободил от работы. Поэтому теперь длинные золотистые локоны Джени рассыпались по плечам, переливаясь на ярком солнце, к которому я совсем не привык.

– Иди ко мне, – позвала она, разбрызгивая ногой бирюзовую воду.

– Не могу, – ответил я. – Я уже полгода не отдыхал при свете дня, и у меня нет сил даже сдвинуться с места.

– Прошлой ночью ты очень резво двигался, – заметила Джени, лукаво улыбнувшись.

Однажды я сказал ей, что она напоминает мне о белых пляжах, синей воде и жарком солнце. Возможно, где-нибудь в Калифорнии. Или на Таити.

О Камбодже я никогда не задумывался. И все-таки…

Я обвел взглядом белый песчаный пляж в форме полумесяца. Зеленая поляна позади нас постепенно переходила в лес. Отсюда до американской военной базы, от которой мало что осталось, было добрых полтора километра. Темно-зеленые джипы доставляли припасы из небольшого порта. На безмятежной воде стояли два корабля – военный и грузовой, – с такого расстояния больше похожие на игрушки.

Мы с Джени остались одни. По крайней мере, насколько это было возможно в непосредственной близости от нашего лагеря. Да и другие счастливчики, которым тоже достался заслуженный отдых, резвились в прибое. Судя по всему, здесь процветала негласная договоренность делать вид, что остальных просто не существует.

Впрочем, когда я наблюдал за Джени, то и впрямь чувствовал, что мы одни на всем белом свете. Проблемы камбоджийских беженцев, над решением которых мы работали, казались сейчас безмерно далекими. Я видел лишь Джени, а в одурманенном жарой и измученном сознании вспыхивали одна за другой картины прошлого, которые и привели нас к нынешней жизни.

Картину отца «Кхмер» продали за миллион франков. Благодаря этим деньгам я отыскал подходящее место, где работали профессионалы, способные обеспечить отцу надлежащую заботу и присмотр. Там даже имелась программа арт-терапии, и я надеялся, что со временем папа сможет отыскать и собрать воедино все частички себя, которые разрушила война.

Мама навещала отца каждую неделю, хоть и писала, что это дается ей нелегко. Ее мучило чувство вины за то, что она бросила его после того, как он сломленным вернулся с войны. Я представлял, что она сидит рядом, пока отец рисует, что-то бормочет или просто ничего не делает. И пусть порой казалось, что до него никак не достучаться, я-то знал, как ему важно ее присутствие.

Софи все же сумела переубедить маму и поступила в Сорбонну, где начала изучать политологию. Она пока не решила, чем будет заниматься в будущем, но не сомневалась, что сможет отыскать для себя что-то полезное и важное. Пока ей этого было вполне достаточно.