Обет мести. Ратник Михаила Святого

Лекарь несколькими уверенными движениями прошил рану тонким сухожилием козули, пожевал какой-то травы, пришлепнул лепешку и наложил повязку. Первый раз за весь день Иван реально почувствовал боль от уколов иглы. До этого были лишь какие-то тупые удары о бронь и тело. Ярость и шок отступили, позволяя человеческой плоти вновь ожить. И было это ощущение для княжьего ратника столь неожиданно, что Иван вдруг широко улыбнулся, шевельнув заиндевелой на морозе бородкой.

Он пролежал пару дней, в неведомой ранее слабости вставая лишь за тем, чтобы справить нужду. Лежал в одной избе с Пименом и другими ранеными, приятели заходили изредка, чтоб шутливыми насмешками поддержать и развеселить выздоравливающих. Есть не хотелось, а вот пили много оба, не отказываясь ни от густого мясного бульона, ни от ягодного взвара, ни от хмельного. Пили и спали, спали и пили. Да в перерывах между этими занятиями слушали рассказы собратьев по оружию.

Разгром новгородцев был полный. Торжок открыл свои ворота, отдаваясь на милость победителей, и милость эта была весьма сурова. Михаил заковал в железа и мятежного Федора Ржевского, и брата Юрия Московского Афанасия, и дюжину видных новгородских бояр. Почти вся верхушка вольного города осталась лежать в февральских снегах, порубанная в сече. Великий город обязался выплатить пять тысяч гривен отступного, а Торжок великий князь хладнокровно отдал на разграбление татарам и своим воинам.

Ратники хвастались добытым добром и пленниками. Менялись друг с другом либо продавали ненужное тут же на торгу. Разбогатели все и не стеснялись награбленного: во все века воинов кормили сила и грабеж.

Поделились и с Пименом. Ивану же без обиняков говорили, что доставленная в целости справа Семена вполне оправдывала пролитую кровь:

– Слышь, Ванька! Тут купец один спрашивал, не хочешь ли ему бронь и меч продать? Хорошую цену дает!

– Нет. Себе оставлю, отцову верну. Пущай с нею делает что захочет.

Юрко не раз с завистью ощупывал работу шведских мастеров.

– Знатная работа, дорогого стоит! Такую только из твоего самострела пробьешь, да и то вблизи. А вот меч по моей руке тяжеловат, я бы продал. Сабля посноровистее будет.

– Обвыкну! Продать недолго. Татары сильно зорят?

– Не приведи Господь! Всю округу пусту сделали. Теперь их никакой грамоткой уже не окоротишь. Теперь их только весна проводить может, талых вод испугаются, нехристи. Слышно, некоторые уже назад начинают заворачивать, на Москву и Коломну правятся.

– Они по пути дел наделают немало. Теперь для них союзных боле нету, есть только быдло человеческое, только неверные. Упаси Христос, чтоб рядом с Тверью не вертались!!

Лишь на второй неделе Иван смог сесть в седло и шагом проехать по покоренному и опустевшему Торжку. Буйство победителей прекратилось: грабить было уже некого и нечего. Не попавшие в полон успели убежать в леса и болота, остальные брели в далекую и неведомую Орду, падая на дорогах и замерзая от холода и недокорма в ночлежных сараях.

Радости парню эта первая поездка не доставила, в памяти всплыл Зубцов. А ведь так татарская воля могла пройти и по родному гнезду!..

Он попытался выяснить, не оказался ли в тверском полоне Онуфрий. Вопросил об этом даже Василия, сообщив, что Алена осталась вдовой. Знатный новгородец нашелся, но за смерть Семена боярин еще больше охладел к Ивану. Сильные мира того по-своему смотрели на такие вещи. Можно было полонить – пошто не имал? Ведь в другой раз ты сам мог остаться на грани жизни либо смерти.

Обратно полк тверичей двинулся в самом конце февраля. Ратники передвигались короткими переходами, охраняя сани с добром и гоня пленных. Все реки и дороги, ведущие на юго-восток, вновь превратились в запруженные донельзя пути, на которых всадники перемешались с санями, татары с русскими, радостные с плачущими. Война возвращалась в свои берега, чтобы на какой-то срок затихнуть, чтобы люди набрались сил, нарожали новых детей, отстроились, запаслись добром, оборужились, с новой силой возненавидели друг друга… И чтобы снова русские пошли на русских!

Достигли Твери. Многие ратные были распущены по домам на неделю-другую. Основное татарское войско уже ушло в сторону Рязани, лишь отдельные отрядики их, обремененные полоном, еще тащились по землям княжества, не представляя никакой угрозы для хорошо укрепленного города. Победители могли расслабиться.

Отец обрадовался и двум пленным смердам, и доставшемуся при дележке добру, но более всего хорошим доспехам. Причину пояснил просто:

– Мою бронь подлатаешь и продашь, деньги пригодятся на новом месте с Анкой жизнь затевать. Не дело такому удальцу век в бору коротать. С такой справой где хошь и кому хошь служить можно, видная!

– А слово мое? Ты опять о старом баешь? Дак я тебе отвечу, батя, что выше Михаила нет сейчас на Руси никого, особенно после этого похода! Тут и спору быть не может.

– Самый сильный – Господь Бог, за ним на земле – хан ордынский. А уж хан решает, кому на Руси первым быть. Милость Узбекова – что снег мартовский. Сегодня вроде еще лежит, а через месяц-другой по оврагам слезами побежит.