Обет молчания

— Что, уже ночь? — спросила она. — Мне казалось, еще рано.

Он взглянул на часы.

— Десять. Начало одиннадцатого. Я как раз возвращался с вызова на одну из ферм, там родился ребенок. Ох уж эти дети, они всегда норовят появиться на свет после того, как мой рабочий день уже закончен, не так ли, сестра? — бросил он медсестре через плечо.

— Увы, чего не знаю, того не знаю, доктор, — застенчиво ответила она. Это была известная шутка.

Сестра Гидеон посмотрела на него и сказала серьезным тоном:

— Десять — это хорошо. Лучше, чем я думала. — Затем добавила, словно обращаясь к самой себе: — Новорожденный.

Ему почудилось, что в ее голосе промелькнуло сожаление.

Глава 29

Она снова в тюрьме Холлоуэй. Это не дурной сон. Это реальность. Господи. Она это точно знает, ей слышен знакомый вой сирены «скорой помощи», волнами пролетающий над Паркхерст-роуд. Она силится выразить им свой протест, заставить их выслушать ее. Но волны набегают все ближе и ближе, раскалывая ее надвое. Почему так нестерпимо больно? Рев сирены становится все громче, неотвратимо приближаясь с каждой секундой. Непривычно яркие порывистые светло-голубые вспышки проникают сквозь сомкнутые веки.

Чьи-то пальцы поддерживают ее голову, отодвигают вверх кожу век, кто-то (нет, только не это) направляет ей в глаза узкую струю света, кто-то в темной форменной фуражке. Он же говорит: «Ну, слава богу. Думал, мы ее потеряли».

Перевернутые лица, склонившиеся над ней, тревожно, испуганно, с любопытством разглядывающие ее. Что она здесь делает? Сделав неимоверное усилие, она пытается встать, но чьи-то руки удерживают ее на месте. Знакомый грудной голос, утешающий, убеждающий: «Все в порядке, Кейт. С тобой все в порядке. Ты в безопасности».

Они говорят приглушенными голосами, разглядывая рентгеновские снимки, закрепленные на ярко освещенном экране. Но до нее, лежащей на невероятно жесткой и узкой кушетке, доносятся отдельные слова — экстренный, перфорирован, перитонит.

Она лежит неподвижно, боясь даже дышать. Она успела убедиться, что малейшее движение причинит ей пытку невыносимой болью, которая сокрушительным потоком жгучей кислоты, снося все на своем пути, продирает себе путь через внутренности.

Ее помутившееся сознание улавливает и другие слова, которые произносит доктор, пальпируя локальные уплотнения в брюшной полости. Страшные, уродливые слова. Острое воспаление. Кровоизлияние. Этими словами он пытается объяснить, что с ней происходит. Только она не в состоянии слушать. Ее восприятие затмевает неистовая боль от его прикосновений, грубое, словно пробуравливающее воспаленную кожу трение его прохладных пальцев.

«Вам повезло, вас вовремя осмотрели, — говорит он. — Давно у вас боли? Почему вы не обратились к доктору?»

Она пытается ответить, с трудом складывая слоги в слова. Но то, что выходит, даже отдаленно не напоминает ее голос. Никогда прежде она не слышала подобных звуков. Ошпаривающая боль, стремясь отделиться от ее тела, вырывается на волю из пересохших губ.

Они задают вопросы отцу Майклу, он дает необходимые разъяснения. Ей не слышно, что именно он говорит. Ее сознание отключается, проваливаясь в пучину агонии, где все крутится, сжимается, давит, лишает дыхания, заставляет кровь гулко клокотать в ушах.

Сквозь внутренний шум пробиваются те самые слова, тот самый голос, пронзительный от страха и ужаса, предупреждающий, отчаянно пытающийся спасти ее.

Бунуку!

Сестре Марк хотелось поскорее лечь в постель. Часы в комнате для больных пробили полночь.

Ей пришлось поставить в палате дополнительный обогреватель, чтобы согреть сестру Гидеон. Тепло навевало сон. Она зевнула, потянулась и, прищурив глаза, посмотрела на лампу. Если сон пациентки будет и дальше таким беспокойным, придется сделать инъекцию морфина.

Больная мечется и стонет. То ли во сне, то ли наяву она видит себя в ослепительно белой незнакомой комнате. Ее взгляд падает на длинный стол, затянутый зеленой тканью. На столе лежит человек, одетый в белое, волосы прибраны, лицо прикрыто, удушающие, пугающие запахи антисептика, пары эфира, витающие в воздухе. На мерцающем мониторе тихо пульсирует кривая в такт биению сердца таинственного пациента.

Вокруг стола, склонив головы, стоят люди. На них надеты медицинские халаты и маски, на руках светлые латексные перчатки. Они колдуют над человеком, лежащим навзничь, пригвожденным к столу пронзительно ярким светом огромной операционной лампы. Где-то рядом играет музыка. Ноктюрн Шопена. Наблюдатели вполголоса переговариваются друг с другом.

Один из них отдает распоряжения. Другие их выполняют. Похоже на обряд. Ритуал. Она начинает понимать. Он — священник, тело, распростертое перед ним, — жертва. Плоть и кровь.

Нож (или скальпель?) лежит на своем месте на стерильном столике. Узкий, острый, опасный. Не глядя, заранее зная, где найти его, он машинально протягивает затянутую в перчатку руку и берет инструмент.

Дальше — сплошная краснота.