Обетованная земля

— Один обувной магазин вы пропустили, — сказал я. — Вон там, слева, на другой стороне. Он освещен не так ярко, как остальные!

Мария Фиола рассмеялась:

— Моя навязчивая идея! Вы очень скучали?

Я покачал головой:

— Великолепная прогулка. И очень романтичная.

— Неужели? Что же романтичного в обувных магазинах?

— Продуктовые лавки между ними. Не устаю ими восхищаться. На этой улице их очень много. А вы нашли то, что искали?

Она опять рассмеялась:

— Это нелегко. Мне кажется, я вообще ничего не хочу.

— Туфли нужны для того, чтобы в них убегать. Может, все дело в этом?

Она изумленно уставилась на меня:

— Да, может быть? А от чего убегать?

— Да от всего. Хоть от себя самого.

— Нет. И не так это просто. Попробуй сперва разберись, кто ты такой. Не разберешь, только всю жизнь проходишь вокруг да около.

Мы подходили к Пятьдесят седьмой улице. На Второй авеню гомосексуалисты выгуливали пуделей. Примерно полдюжины королевских пуделей рядком уселись над сточной канавой и справляли нужду. Они смотрелись словно аллея черных сфинксов. Их хозяева, гордые и взволнованные, стояли неподалеку.

— Вот здесь я пока и живу, — сказала Мария Фиола. Она в нерешительности остановилась в дверях. — Как хорошо, что вы не задаете всех тех вопросов, с которыми пристают остальные. Вы разве нелюбопытны?

— Нет, — ответил я, притягивая ее к себе. — Я принимаю все как оно есть.

Она не сопротивлялась.

— Значит, пусть все так и будет? — спросила она. — Будем принимать все как есть? Все, что приносит случай? И не больше?

— Не больше, — ответил я и поцеловал ее. — «Больше» значит боль и обман. Кому это нужно?

Ее глаза были широко распахнуты. В них отражался свет уличных фонарей.

— Хорошо, — согласилась она. — Если только это возможно! Хорошо, — повторила она. — D’accordo! ^[28]

X

Я сидел в приемной адвоката Левина. Было раннее утро, но приемная была уже почти до отказа заполнена посетителями. Между кактусами и прочими домашними растениями, напрочь лишенными цветов, — вроде той растительности, которой в мясных лавках частенько украшают поросячьи туши, — на неудобных стульях сидело, наверное, человек пятнадцать. Тут же был и небольшой диванчик, который целиком оккупировала жирная дама в шляпке с вуалью и с золотой цепью на шее; она гордо восседала на нем, словно громадная жаба, а возле нее пристроился мальтийский шпиц. Сесть рядом с ними больше никто не осмелился. Было сразу видно, что эта дама не эмигрантка — в отличие от большинства присутствующих. Их было нетрудно распознать по тому забитому виду, с которым они жались поближе к углам.

Я решил послушаться Хирша и выплатить Левину сто долларов в счет старого долга, чтобы сразу узнать, чем еще он мне сможет помочь.

Неожиданно я обнаружил в углу за дверью доктора Брандта. Он тоже кивнул мне, и я уселся рядом с ним.

С другой стороны от него стоял небольшой аквариум, в котором плавали маленькие яркие неоновые рыбки.

— А вы-то что здесь делаете? — удивился я. — Разве виза у вас не в порядке? Я думал, вы работаете в больнице.

— Только пока что не гинекологом, — уточнил он. — Сменным врачом-ассистентом. И то в порядке исключения. Экзамены, конечно, все равно придется сдавать.

— Значит, работа нелегальная, — сказал я. — Вроде как в Париже, да?

— Приблизительно так. Но не совсем. Скорее полулегальная. Как у Равича.

Я знал, что когда-то Брандт был одним из лучших гинекологов во всем Берлине. Но Франция не признавала немецких врачебных дипломов, к тому же Брандту не удалось получить разрешения на работу. В итоге он нелегально устроился у знакомого французского медика и делал вместо него операции. Так же как доктор Равич. И так же как Равичу, в Америке ему пришлось все начинать сначала.

Брандт выглядел уставшим. Должно быть, он работал без оклада и недоедал. Он перехватил мой взгляд.

— Я живу в больнице на полном содержании, — сказал он с улыбкой. — И на карманные расходы тоже дают. Так что не переживайте.

Внезапно в приемной раздалось пение канарейки. Я оглянулся: поначалу я ее здесь не заметил.

— Кажется, Левин любит животных, — сказал я. — Завести в приемной рыбок, наверное, тоже он догадался.

Золотистая птичка весело выводила трели в полутемной комнате, наполненной горем и страхом. Ее беззаботность казалась здесь чем-то почти непристойным. Мальтийский шпиц на диване забеспокоился и наконец залился возмущенным лаем. Из дверей, ведущих в кабинет Левина, появилась хорошенькая секретарша, похожая на фарфоровую статуэтку.

— Собакам здесь лаять нельзя, — объявила она. — Даже вашему псу, госпожа Лормер.

— А этой чертовой птице можно петь? — возмутилась дама на диване. — Мой шпиц вел себя тихо! Птица первая начала. Скажите ей, чтобы она заткнулась!

— Птица не понимает, — терпеливо объяснила секретарша. — Она поет, и все тут. А вашему псу можно внушить, чтобы он не лаял. Он должен вас слушаться. Или он к этому не приучен?

— Зачем здесь вообще нужна эта канарейка? Уберите ее отсюда, — потребовала госпожа Лормер.

— Может, лучше вашу собаку? — Фарфоровая куколка явно теряла терпение. — Вы здесь не у ветеринара!