Обетованная земля

— Я ем его с Мойковым, — соврал я. — Так что плитка должна быть лысой.

— Мойков был у меня две минуты назад, приносил водку. Сказал, что дальше поедет в Бруклин. Да ладно, что уж там, заходи, врун несчастный.

Я положил трубку.

— Нам обещали дать плитку, — объявил я. — Я за ней быстренько сбегаю. Подождете меня здесь?

— С кем? С Феликсом О’Брайеном?

Я рассмеялся:

— Ладно! Пойдемте вместе. Или возьмем такси?

— Только не в такой вечер. Не настолько я голодна.

Стоял чудесный вечер, напоенный медом, негой и летним теплом. На ступеньках перед домами тихо сидели уставшие за день дети. Из мусорных баков слегка попахивало — как раз настолько, что их можно было спутать с бочками слегка подбродившего дешевого вина. Мой старый знакомый Эмилио сегодня, должно быть, нажился на массовой кремации. Высунувшись из-за горы бананов и лилий, он отчаянно замахал мне белым цветком орхидеи. Должно быть, он снова продавал их со скидкой.

— Как по-волшебному отражается солнце в тех окнах напротив, — сказал я Марии, указывая на другую сторону улицы. — Как старое золото.

Она кивнула. На Эмилио она даже не обратила внимания.

— Кажется, будто не идешь, а плывешь по воздуху, — подхватила она. — Словно не чувствуешь собственной тяжести.

Мы добрались до лавочки Роберта Хирша. Я зашел внутрь.

— Где плитка?

— Ты заставляешь даму ждать на улице? — удивился он. — Почему ты не пригласил ее войти? Она очень даже красивая. Ты что, боишься ее?

Я оглянулся. Мария стояла на улице среди мелькавших прохожих. Был тот самый час, когда домохозяйки, наигравшись в бридж и насплетничавшись с соседками, возвращались домой к детям. Мария стояла среди них словно амазонка, отчеканенная на металлической пластине. Нас разделяло стекло витрины, за которым девушка казалась мне на удивление чужой и далекой. Я едва ее узнал. Внезапно я понял, что Хирш имеет в виду.

— Я только хотел забрать эту самую плитку, Роберт.

— Я не могу отдать ее сразу. Я сам грел на ней свой гуляш, полученный от того же Танненбаума-Смита. Ждал к ужину Кармен. Эта бестия опаздывает уже на три четверти часа. Да и по телевизору сегодня бокс, последний отборочный бой перед чемпионатом. Почему бы тебе не остаться? Еды на всех хватит. И Кармен должна подойти. Я надеюсь.

Мои колебания продолжались недолго. Я вспомнил и наш плюшевый будуар, и комнату покойного эмигранта Зааля, и Феликса О’Брайена.

— Прекрасно! — сказал я.

Я отправился на улицу, где, все еще отделенная километрами, в отраженном свете витрины мерцала серебристыми и серыми тонами таинственная амазонка. Зато когда я подошел к ней, она вдруг показалась мне ближе и роднее, чем когда-либо. «Иллюзии теней и отражений!» — изумленно подумал я.

— Нас пригласили на ужин, — сообщил я. — И на боксерские бои.

— А мой гуляш?

— Готов. И уже стоит на столе.

Амазонка удивленно посмотрела на меня:

— Как, и здесь? Вы что, по всему городу расставили кастрюли с гуляшем?

— Только в стратегически важных пунктах.

И тут показалась Кармен. Она шла к нам, одетая в светлый плащ, но без шляпы; она так спокойно шествовала по тротуару, словно, кроме нее, на улице никого не было. Я понять не мог, зачем ей понадобился плащ. Стояла жара, а на вечернем небе не было видно ни облачка. Впрочем, должно быть, она и этого не замечала.

— Я немного задержалась, — объяснила она. — Но ведь гуляш от этого не испортится. Подогретый он только вкуснее. Роберт, ты принес вишневый штрудель?

— Есть и вишневый, и творожный, и яблочный. Прибыли нынче утром из неисчерпаемых смитовских запасов.

— Даже водка с солеными огурцами есть, — изумленно добавила Мария Фиола. — Водка из погребов Мойкова. Вот уж кто вездесущий волшебник.

Глаз телевизора заморгал, опустел, и началась реклама. Бокс только что кончился. Хирш выглядел несколько утомленным. Кармен мирно посапывала. Видно, схватки на ринге ей быстро наскучили.

— Что я тебе говорил! — сказал Хирш. В его голосе слышался и восторг, и растерянность.

— Дайте ей поспать! — прошептала Мария Фиола. — А мне пора. Большое спасибо за все. Впервые в жизни наелась досыта. Просто божественно! Всего вам доброго!

Мы вышли на улицу.

— Он ведь, конечно, хочет остаться наедине с подружкой, — сказала Мария.

— Вообще-то я в этом не так уверен. С этим у него не все так просто.

— А она очень красивая. Мне нравятся красивые люди. А порою, наоборот, грустно становится от такой красоты.

— Почему?

— Потому, что она слишком быстро проходит. Ничто в мире не вечно.

— Кроме человеческой злобы, — возразил я. — Только ведь жизнь была бы ужасна, если бы все оставалось как есть? Скука невыносимая! Не было бы никаких перемен. А значит, и надежды бы не было.

— И смерти тоже, — добавила Мария Фиола. — Самой страшной загадки на свете. Вы не боитесь смерти?

Я взглянул на свою спутницу. Какая трогательная наивность!

— Не знаю, — ответил я. — Самой смерти, пожалуй, нет. А умирать, наверное, да. Не знаю, правда, страх ли это или что-то другое. Но только за жизнь я буду бороться до последнего.

— Так я и думала, — отозвалась она. — А я ее ужасно боюсь. Смерти, старости и одиночества. А вы?