Обетованная земля

— Только остатки шоколадного торта. Ну еще несколько маринованных огурчиков и кусочек черного хлеба. Весьма жалкое меню.

— Маринованные огурцы мы могли бы прихватить с собой. И хлеб тоже. У меня там в машине бутылка водки.

Мойков насторожился:

— Русской?

Мария Фиола улыбнулась:

— Кажется. Пойдемте лучше вместе с нами в машину, Владимир Иванович! Сами и проверите. Возьмите стакан побольше.

Мы последовали за ней. Водка оказалась русской. Мария Фиола налила Мойкову полный стакан. Водка была ледяная — в «роллс-ройсе», оказывается, имелся даже небольшой встроенный холодильник. Мойков отпил глоток и благоговейно, словно утоляющий жажду голубь, закатил глаза к небу.

— Вот когда сразу чувствуешь себя торговцем поддельным спиртным! — вздохнул он.

— Отчаяние подлинного художника перед оригиналом! — поддел я Мойкова. — Учись, Владимир! Главное — не падать духом! Твоя зубровка, кстати, не хуже.

— Даже лучше, — добавила Мария с нежностью. — В ней есть свой секрет: она утешает в минуты скорби. Ваше здоровье, Владимир Иванович!

Мы поехали по Пятой авеню к Центральному парку. Было еще очень жарко. Из зоопарка доносился вечерний рык львов. Озера застыли в полной неподвижности, словно отлитые из свинца.

— Этот костюм ужасно меня стесняет, — пожаловалась Мария Фиола. С этими словами она опустила шторку на окне, отделявшем нас от шофера. Тут я заметил и на остальных окнах такие же шторки. Они превращали машину в уютную комнату, куда нельзя заглянуть с улицы. Мария раскрыла свою сумку. — Сейчас надену что-нибудь полегче. По счастью, я захватила платье.

Она сняла жакет и короткие коричневые сапожки из мягкой кожи. Потом принялась стягивать бриджи. Ей не хватало места, хотя сиденья в машине были широкие и удобные. Я мало чем мог ей помочь. Мне оставалось только спокойно сидеть в полумраке салона, мимо которого медленно скользили зеленые тени парка, слушать мерный рокот мотора и вдыхать аромат духов, распространявшийся вокруг по мере того, как Мария раздевалась. Делала она это без малейшего смущения — наверно, рассудила, что на фотосессии в студии я все равно видел ее почти нагишом. Что же, это так, но тогда вокруг было много людей и света. А теперь мы были совсем рядом, в полумраке и тепле. И мы были одни.

— Какая вы загорелая, — заметил я.

Она кивнула:

— А я совсем бледная и не бываю никогда. Всегда лежу где-нибудь на солнышке. В Калифорнии, или в Мексике, или во Флориде. Всегда для этого находятся какие-нибудь теплые края. При нашей жизни нас частенько посылают туда на фотосъемки.

Голос ее звучал более низко, чем обычно. Я давно заметил, что в обнаженном виде женщины всегда говорят иначе, чем в одетом. Мария Фиола вытянула свои ослепительные ноги во всю длину и начала неспешно складывать бриджи. Потом положила их в сумку и извлекла белое платье. Она была невероятно красива — худощавая, но косточки нигде не выпирают. Французы называют такое сложение fausse maigre ^[34]. — Я сильно возбудился, но сидел не двигаясь. Уродливо комические сцены изнасилования в авто — это не для меня. К тому же шофер был рядом.

Мария открыла окно рядом со своим сиденьем, оставив шторку закрытой. Освежающий воздух моря ворвался в салон, смешиваясь с ароматом духов. Она вдохнула его полной грудью.

— Еще минутку, — сказала она. — Потом я надену платье. Водка в холодильничке. И рюмки там же.

— Слишком жарко для водки, — сказал я. — Даже для русской.

Она раскрыла глаза:

— По-моему, там есть и шампанское в маленьких бутылках. Эта машина шикарно оборудована. Владелец как-то связан с внешней политикой. Отсюда и водка. В Вашингтоне есть русское посольство — а русские наши союзники. Можно мне маринованный огурчик?

Я развернул пергаментную бумагу и протянул ей пакетик. Бюстгальтера на ней не было; я успел заметить, что он ей и не нужен. На ней были только шелковые трусики. Кстати, она не смущалась своего вида и была спокойна.

— Ах, как хорошо! — вздохнула она, беря огурец. — А теперь маленький глоточек водки. На мизинец, не больше.

Я нашел рюмки. Они были очень тонкого хрусталя. У владельца машины, судя по всему, был неплохой вкус.

— А вы разве не выпьете? — спросила Мария.

Я не мог представить, что для человека, которому принадлежал «роллс-ройс», имело хоть какое-нибудь значение, выпью я его водку или нет.

— Я превращаюсь в паразита, — заявил я. — Правда, поневоле.

Она засмеялась. У нее сейчас и смех был более таинственный, совсем не такой, как днем в одежде.

— В таком случае почему бы вам не стать паразитом-добровольцем? Это куда приятнее.

— Тоже верно. — Я налил рюмку и себе. — Ваше здоровье!

— Ваше здоровье, Людвиг!