Обетованная земля

— Воспоминания дают человеку возможность жить дальше, — повторила она тихо. — Они живут, пока живешь ты сам. Иначе что? Вечерами они встают как тени и умоляют: «Не уходи! Не убивай нас! У нас же никого нет, кроме тебя!» И хоть ты сам в отчаянии и устал до смерти и хочется бросить все, но они-то еще больше тебя устали и больше тебя отчаялись, а все молят и молят: «Не убивай нас! Вызови нас к себе заклинаниями, и мы придем под бой курантов!» — и зазвенит хрустальный смех, и будут поклоны, и будут танцы, и воскреснут фигуры, и любимые лица, только чуть более бледные, чем прежде, вот они перед тобой и все умоляют, умоляют: «Не убивай нас! Мы живы только благодаря тебе!» Как же им отказать? И как их выдержать? Ах… — вдруг пожаловалась графиня. — Я не хочу в богадельню, со всеми в одну кучу, в эти людские отбросы, которые едва копошатся…

Снова появился Мойков.

— Куда девались те герои? — пропел он. — Их могил и ветер не знает, и трава над ними растет. — Он поднял свою рюмку. — А ты? — спросил он меня.

— Я нет.

— Печаль засела в нем, как комок в горле, — пояснил Мойков, обращаясь к графине. — У нас она давно превратилась в землю у наших ног и теперь к сердцу поднимается, пока совсем его не погребет. Но и без сердца жить можно, верно, графиня?

— Это все слова, Владимир Иванович. Вы любите слова. Вы поэт. Может, и без сердца жить можно. Только чего ради? — Графиня встала. — Сегодня на ночь две, да, Владимир? Спокойной ночи, мсье Зоммер. Какая красивая фамилия. В детстве нас и немецкому тоже немного учили. Хороших вам снов.

Мойков повел очаровательную даму к лестнице. Я посмотрел на пузырек, из которого он выдал графине две таблетки. Это было снотворное.

— Дай и мне две, — попросил я, когда он вернулся. — Почему она всегда берет их у тебя по две штуки? — полюбопытствовал я. — Почему бы ей не держать весь пузырек у себя в ночном столике?

— Она себе не доверяет. Боится, что как-нибудь ночью выпьет все.

— Несмотря на все свои воспоминания?

— Тут не в воспоминаниях дело. Она страшится нищеты. Хочет жить, покуда живется. Но боится внезапных приступов отчаяния. Отсюда и меры предосторожности. Но она заставила меня пообещать, что как только попросит, я ей достану большой пузырек снотворного. Но пока что у нее есть время.

— И ты сдержишь слово?

Мойков посмотрел на меня своими выпуклыми, будто вовсе без век, глазами:

— А ты бы не сдержал?

Он медленно раскрыл свою большую, сильную ладонь. На ней лежало маленькое старинное кольцо с рубином.

— Просила продать. Камень небольшой, но ты только посмотри на него.

— Да я ничего в этом не смыслю.

— Это звездный рубин. Большая редкость.

Я посмотрел на рубин внимательней. Он был очень чистого, глубокого красного цвета, а если держать на просвет, в нем проступала звезда с шестью маленькими лучами.

— Я хотел бы, я мог бы купить его, — сказал я неожиданно для себя.

Мойков засмеялся:

— А тебе-то зачем?

— Да просто так, — ответил я. — Потому что это нечто, не сделанное людьми. Чистое и неподкупное. Это вовсе не для Марии Фиолы, как ты, наверное, подумал. Та и так носит изумруды с ноготь величиной в диадемах императриц. Императрицы, где они все? Куда девались? — процитировал я в свою очередь. — Это не ты сочинил? Графиня тебя поэтом назвала. Может, ты и вправду был поэтом?

Мойков покачал головой.

— Профессии мои, куда они девались? — напел он все тот же мотив. — В первые двадцать лет эмиграции все русские только о том и рассказывали, кем они были на родине. И врали страшно. С каждым годом все больше. А потом все меньше. Пока вовсе не забыли о своем прошлом. Ты еще очень молодой эмигрант со всеми слабостями твоей профессии. Ты все еще кричишь о мести и считаешь это справедливостью, а не эгоизмом и безмерным самомнением. Наши вопли об отмщении! Как хорошо я их помню. Куда они девались? Все развеяно ветром и быльем поросло.

— У вас просто случая не было, — сказал я.

— Были, были у нас случаи, ты, первоклашка дрожащий, на первой ступеньке к званию «гражданин мира». Чего ты от меня хотел? Ты же не просто так пришел?

— Того же, что и графиня. Две таблетки снотворного.

— А не весь пузырек?

— Нет, — ответил я. — Пока что нет. Не в Америке.

XIV

Реджинальд Блэк отправил меня к Куперу — тому самому господину, что купил Дега, — я должен был повесить у него картину.

— Вам будет интересно взглянуть на его жилище, — сказал Блэк. — Там вообще много интересного. Только обязательно возьмите такси: рама у танцовщицы хрупкая и к тому же подлинная.

Купер жил на девятом этаже дома на Парк-авеню. Это была так называемая квартира duplex ^[39], верхняя часть которой представляла собой крышу-террасу. Я ожидал увидеть у дверей слугу, но меня встретил сам Купер. Он был без пиджака.

— Входите, — приветливо сказал он. — Торопиться не будем и не спеша поищем для этой зелено-голубой дамы подходящее местечко. Хотите виски? Или лучше кофе?

— Спасибо. Кофе выпью с удовольствием.

— А я виски. В такую жару это единственное разумное решение.