«Обезглавить». Адольф Гитлер

Диктор брюссельского радио передавал сообщение об объявлении войны Советскому Союзу. Гитлер обвинял советское государство в нарушении германо-советского пакта о ненападении, заключенного в 1939 году, в концентрации войск на западной границе, ее нарушении советскими самолетами и солдатами. Диктор говорил еще что-то, но все, им сказанное, доходило до сознания Марины, будто прорываясь через густую пелену заслона. Доверчивая по своей натуре, она верила немецкой пропаганде о подготовке вторжения вермахта в Англию и совершенно не представляла, что Гитлер повернет на Восток, что война обрушится на их Родину. Пожалуй, никогда, даже во время оккупации Брюсселя, она не испытывала столь глубокого потрясения. Жгучая боль за судьбу Родины, ощущение чего-то страшного с этого дня ворвалось в ее жизнь.

«Война», — думала она и на память ей приходило недалекое прошлое Бельгии. Она явственно представляла картины ужаса, охватившего толпы брюссельцев, в паническом страхе метавшихся по улицам города. «Война», — думала она и вспоминала армады немецких самолетов, устрашающе грозно пролетавших над Брюсселем, бомбить бельгийские войска, города и деревни. Вспомнился героический Льеж, разрушенный смерчем войны. «И такой же смерч бушует сейчас над Россией?» — больно отдавалось в ее сердце. Она понимала, что дорогу возвращения на Родину отныне ей преградила бездна, которую не перешагнуть, не обойти, и за этой бездной, за пылающим в пожаре войны горизонтом, осталась недосягаемой Россия. «Нет, нет. Это не все!» — боролась она с этим страшным выводом, а диктор продолжал казнить ее, разливая на всю Бельгию туманное море лжи германской политики, утверждая, что Гитлер начал войну с Советским Союзом, чтобы спасти мировую цивилизацию от смертельной опасности большевизма и проложить путь к действительному социальному подъему в Европе.

«Чудовищная ложь, — возмущалась Марина, — Неужели бельгийцы верят этому? Какой социальный подъем сулит Гитлер Европе? Такой, как установил в разграбленной, опустошенной Бельгии, доведенной до голода?». Выключила приемник, спросила мрачно сидевшего Марутаева:

— Ты веришь этому?

— Я не идиот, чтобы верить этому вранью.

— Что же теперь делать нам, русским, здесь, в Бельгии?

— Не знаю, — откровенно признался Марутаев. — Как-то не было времени подумать об этом. — Выдержав паузу и ничего не решив, поделился новостями, — В Брюсселе сегодня ночью немцы арестовали семерых наших эмигрантов.

— За что?

— Не знаю, но ни в чем эти бедолаги не виноваты ни перед немцами, ни перед бельгийцами.

Они сидели молча, занятые размышлениями о войне, судьбе русских в Бельгии и своей собственной доле.

— Фашисты боятся нас, русских, — нарушила тишину Марина.

Марутаев посмотрел непонимающе.

— Да, да, — продолжила она свою мысль, — Боятся, что мы в Бельгии будем мстить им за нашу Родину и стрелять в спину. Вот и арестовали тех, кого подозревают в этом.

— Ты так полагаешь? — спросил Марутаев, подумав, что в ее рассуждении, видимо, есть какая-то доля правды.

— Уверена, — ответила Марина.

Взгляд ее остановился на оброненном ноже, лежавшем на полу. Остро отточенное лезвие поблескивало на солнце, и у нее почему-то мелькнула мысль: «Нож ведь тоже оружие».

* * *

Весь «русский Брюссель» — все русские люди бельгийской столицы, собрались у православной церкви в коммуне Иссель.

Длительное время многие из них подавляли в себе малейший всплеск чувств любви к Родине, убежденные в том, что, отрекаясь от нее, поступают правильно. Но вот та самая большевистская Россия, конец которой ожидался со дня на день, оказалась в опасности и они, сняв с глаз пелену ненависти, совершенно иначе увидели ее, почувствовали свою национальную сопричастность к ее судьбе, вспомнили свой долг перед нею, как перед неблагодарно оставленной матерью. Война привела их к новому испытанию — духовному и гражданственному обновлению.

Для русских людей в Брюсселе православная церковь была не только местом совершения религиозных обрядов, но и местом общения между собой. Вдали от Родины, разъединенные чужими обычаями, законами, образом жизни, они постепенно ассимилировались, теряли свою русскость, и сбор в церкви по праздникам или по какому-то другому случаю духовно объединял их. Здесь звучала русская речь, исповедовалась христианская вера, и это вносило в сознание чувство умиротворенности, придавало силы, заряжало оптимизмом.

Двор церкви был заполнен до отказа, а со всех сторон города в одиночку и группами все спешили русские люди, будто боялись опоздать к началу чего-то важного.

Встревоженные и озабоченные лица одних, нескрываемые удовлетворение и радость в глазах других, неопределенность и выжидание у третьих. Первый же день войны решительно разделил русскую эмиграцию в Брюсселе на три лагеря: сторонников, противников России и нейтралов, представители этих лагерей пришли в церковь со своими настроениями, убеждениями.

Запыхавшись и от быстрой ходьбы и от волнения, протиснулась Марина в ворота и оказалась на церковном дворе. Поклонилась нескольким знакомым, прислушалась, что говорили вокруг.