«Обезглавить». Адольф Гитлер

«Бывали дни, — слышалось в наушниках, — когда наша страна находилась в еще более тяжелом положении. Вспомните тысяча девятьсот восемнадцатый год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции».

Речь Сталина растворилась в эфире, а Шафров, переживая и волнуясь, что слышит ее отрывочно и неполно, поначалу не мог взять в толк элементарно простое — почему Сталин обратился именно к тысяча девятьсот восемнадцатому году.

«Четырнадцать государств наседали тогда на нашу страну, — словно напомнил ему голос Сталина. — Но мы не унывали, не падали духом».

Слова Сталина будто чем-то тяжелым ударили в грудь Шафрова, заставили вспомнить, что в то тяжелое для Родины время был на стороне четырнадцати государств, душивших молодую Республику. Он помрачнел лицом, поняв что совесть его до конца дней будет мучить непоправимое прошлое, отвел потемневший взгляд в сторону и на какой-то миг сник. Однако оптимизм Сталина заражал верой, а экскурс в недалекое прошлое убеждал в непобедимости России и Шафров, оставляя чувство вины перед Отчизной, вновь возвратился в то трепетное состояние, когда каждое сказанное слово воспринимается не только разумом, но и жаждущим правды сердцем.

Помехи прервали передачу… и, пока Марина возилась с настройкой, Шафров напряженно ждал продолжения речи Сталина, понимая, что она носила исторический характер. Он не сомневался, что пройдут годы после победы над фашизмом — а такая победа будет, он мог дать голову на отсечение — и внуки и правнуки ныне живущих, изучая историю мировой войны, будут изумляться беспримерным парадом войск Красной Армии в осажденной Москве, открывая в этом новые грани характера русских людей. Нет, это был не парад обреченных, как может показаться фашистам, а парад грозной силы, уверенной в себе, в победе.

Прорываясь сквозь помехи в эфире, на весь мир раздавался уверенный, поразительно спокойный голос Сталина, обращенный к воинам Красной Армии, партизанам и партизанкам.

— На вас смотрят порабощенные народы Европы, попавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей, Великая освободительная миссия выпала на вашу долю!

— Боже мой, какие мысли! — не удержался и прошептал изумленно Шафров, — Какие задачи!

А Сталин уже напутствовал своих солдат, офицеров и генералов на выполнение предначертанной им историей освободительной миссии.

«Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова… Смерть немецким оккупантам!…»

Передача о параде войск московского гарнизона была окончена.

Марутаев молча передал наушник Марине, но она радиостанцию не выключила, в притихшей квартире из наушников послышалась суровая и мужественная песня: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой. С фашистской силой грозною, с проклятою ордой».

Шафров ощутил как в груди у него сжалось сердце и какая-то внутренняя сила подняла с дивана. Он застыл в торжественной позе, как делал это в далекой молодости на Дворцовой площади Петрограда в военном строю, когда присягал на верность царю и Отечества. Потрясенный речью Сталина, он готов был, невзирая на свой преклонный возраст, присягать на верность Советскому отечеству. А в наушниках, словно поддерживая его торжественность, страстно звучала высокого патриотического накала песня, звавшая русских людей на бой во имя Родины. «Пусть ярость благородная вскипает, как волна, идет война народная, священная война».

Захваченные речью Сталина, единым порывом чувств, рядом с Шафровым стояли Марина и Марутаев.

Но была окончена песня. Марина выключила радиоприемник и в комнате воцарилась напряженная, никем не нарушаемая тишина. Каждый пребывал во власти тех чувств священной боли и гордости за Родину, которые возбудила речь Сталина.

Шафров медленно прошел через комнату, опустился на стул у празднично накрытого стола, задумался, ушел в себя. Он был потрясен политической мудростью Сталина, который в исключительно сложной для Советского Союза и Европы обстановке сумел с поразительной политической прозорливостью определить не только задачи Красной Армии, советского народа в деле уничтожения фашистских полчищ на территории своей страны, но и глазами государственного деятеля, глазами провидца заглянуть в будущее Второй мировой войны, нацелить свои войска на освобождение Европы.

— Великая освободительная миссия выпала на вашу долю, — медленно повторил Шафров слова Сталина. — Поднял на Марину и Марутаева радостный взгляд и, распаляясь благородным огнем великой гордости за русский народ, потряс над головой худым кулаком, — Какая же у Сталина вера в силу нашего отечества. Какая вера! Воистину непобедим народ русский!

— Немцы под Москвой, а Сталин говорит об освобождении Европы, — поддержал его Марутаев.