Обезьяна и сущность

Средний план: высокая, стройная девочка лет пятнадцати с лицом скандинавской мадонны. "Нет", - провозглашает фартук, подвязанный к поясу ее измятых шорт. "Нет, нет", - гласят заплаты на ее юных грудях.

Наставник осуждающе указывает на нее пальцем.

- Посмотрите, - сморщив лицо в гримасу отвращения, говорит он. - Видели вы что-либо столь же отталкивающее?

Он поворачивается к классу и скрипит:

- Мальчики, те из вас, кто ощущает зловредный животный магнетизм, исходящий из этого сосуда, поднимите руки.

Класс, снятый дальним планом. Все без исключения мальчики поднимают руки. На их лицах выражение той злобной похотливой радости, с какою правоверные наблюдают, как их духовные пастыри мучают козлов отпущения еретиков или же еще более сурово наказывают отступников, угрожающих существующему порядку.

В кадре снова наставник. Он лицемерно вздыхает и качает головой.

- Этого-то я и боялся, - говорит он и поворачивается к стоящей рядом с ним на помосте девочке. - А теперь скажи мне, в чем сущность женщины?

- Сущность женщины? - нерешительно переспрашивает девочка.

- Да, сущность женщины. Поторапливайся!

С выражением ужаса в голубых глазах она смотрит на мастера и отворачивается. Лицо ее покрывается мертвенной бледностью. Губы начинают дрожать, девушка с усилием сглатывает слюну.

- Женщина, - начинает она, - женщина...

Голос ее срывается, глаза наполняются слезами; отчаянно силясь сдержаться, она стискивает кулаки и кусает губы.

- Дальше! - взвизгивает наставник. Взяв с пола ивовый прут, он наносит девочке сильный удар по голым икрам. - Дальше!

- Женщина, - снова начинает девочка, - это сосуд Нечистого, источник всех уродств и... и... Ой!

Она вздрагивает от нового удара.

Знаток наук разражается смехом, класс вторит ему.

- Враг... - подсказывает он.

- Ага, враг человечества, наказанный Велиалом и призывающий кару на всех, кто поддается Велиалу в ней.

Долгое молчание.

- Ну, - говорит наконец наставник, - видишь, какова ты? Все сосуды таковы. А теперь ступай, ступай! - с внезапным гневом скрипит он и опять принимается ее сечь.

Плача от боли, девочка спрыгивает с помоста и бежит на свое место в строю.

В кадре снова вождь. Лоб его нахмурен, он недоволен.

- Ох, уж эти мне передовые методы обучения! - обращается он к доктору Пулу. - Никакой дисциплины. Не знаю, куда мы идем. Вот когда я был мальчишкой, наш старый наставник привязывал их к скамье и обрабатывал розгой. "Я научу тебя быть сосудом", - приговаривал он, и - раз! раз! раз! Велиал мой, как они выли! Вот так и надо учить, я считаю. Ладно, хватит с меня этого, - добавляет он. - Пошли скорее!

Носилки выплывают из кадра; камера задерживается на Луле, которая с болью и сочувствием глядит на залитое слезами лицо и вздрагивающие плечи маленькой жертвы во втором ряду. Чьи-то пальцы прикасаются к руке Лулы. Она вздрагивает, испуганно оборачивается, но, увидев перед собой доброе лицо доктора Пула, успокаивается.

- Я полностью с тобой согласен, - шепчет он. - Это дурно, несправедливо.

Быстро оглянувшись вокруг, Лула осмеливается ответить ему слабой благодарной улыбкой.

- Нам пора идти, - говорит она.

Они спешат за остальными. Вслед за носилками выходят из кофейни, поворачивают направо и входят в коктейль-бар. Огромная куча человеческих костей в углу зала доходит чуть ли не до потолка. Сидя на корточках в густой белой пыли, десятка два ремесленников выделывают чашки из черепов, вязальные спицы - из локтевых костей, флейты - из берцовых, ложки, рожки для обуви и домино - из тазовых и втулки для кранов - из бедренных.

Объявляется перерыв; один из рабочих играет "Хочу детумесценции" на флейте из большеберцовой кости, а другой тем временем подносит вождю великолепное ожерелье из позвонков разной величины - от детских затылочных до поясничных боксера-тяжеловеса.

Рассказчик

"...и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи". Сухие кости тех, кто умирал тысячами, миллионами в течение трех светлых летних деньков, которые у вас еще впереди. "И сказал мне: "Сын человеческий! оживут ли кости сии?"". Я ответил отрицательно. Потому что, хотя Барух и может помочь нам не попасть (возможно) в подобное хранилище костей, он бессилен отвести от нас ту, другую, более медленную и гнусную гибель...

* * *

В кадре носилки, которые несут по ступеням к главному входу. Вонь здесь неимоверная, грязь - неописуемая. Крупный план: две крысы, гложущие баранью кость; рой мух над гноящимися веками маленькой девочки. Камера отъезжает, дальний план: несколько десятков женщин, половина из которых с выбритыми головами, сидят на ступенях, на полу среди отбросов, на распотрошенных остатках бывших кроватей и диванов. Каждая из них нянчит младенца, всем младенцам по два с половиной месяца, младенцы у бритоголовых матерей уродцы. Кадры, снятые крупным планом: личики с заячьей губой, тельца с обрубками вместо рук и ног, ручонки с гроздьями пальцев, грудки, украшенные сдвоенными сосками; за кадром - голос Рассказчика.

Рассказчик