Обезьяна приходит за своим черепом

Тогда Ганка вытащил браунинг и, не целясь, почти боясь смотреть даже, выстрелил в этот матово блистающий, высокий, шафранный лоб.

Он увидел еще раз лицо это, руку с зажатым в ней конвертом. Все это под углом и очень крупно. И вдруг все кругом пошло толчками, четко и отрывисто, словно засекая секунды на хронометре.

От выстрела у него дрогнуло плечо, и он чуть не выронил оружие. Тогда он закусил губу, сощурился и уже четко и спокойно еще раз за разом спустил курок. Лицо Гарднера завертелось, запрыгало, запрокинулось быстро и легко, как мишень в тире. И только ушло от Ганки это лицо, как он увидел другое неподвижную четырехугольную голову, кожу, всю в подтеках, в ржавых пятнах.

Лицо Войцика было неподвижно, глаза опущены. На Ганку он не смотрел, как и тогда, в минуту расставания. Вдруг сзади закричали.

Ганка быстро оглянулся. Вбежал солдат, да и застыл, ошалело открыв рот.

"Ну, беда тебе теперь! Недоглядел! Расстреляют зверюгу!" - подумал Ганка со злым удовольствием.

Гарднер лежал на столе подбородком вперед. Особенно ясно был виден аккуратный, сиренево лоснящийся пробор.

Ганка прыгнул и прижался к косяку окна. Войцик стоял рядом с ним, локоть о локоть.

- Да, это дело, - сказал ему Ганка, смотря на солдата. - Это такое дело... - повторил он и, боясь опоздать, сунул браунинг в рот.

Выстрела он уже не услышал.

Эпилог

На этом бы мне и кончить свои записки, но вот что случилось неделю назад.

В понедельник, после обычного недельного профессорского обхода, ко мне подошла ясно улыбающаяся, подтянутая и оживленная сестра (не помню, писал ли я, что больница, где я нахо-жусь, частная, довольно дорогая, и поэтому сестры здесь тоже особые), ткнула острым розовым ноготком в смятый угол подушки и, ласково наклонившись надо мной, спросила, не скучаю ли я, не хочу ли принять внеочередного посетителя.

Нужно заметить, порядок нашего отделения очень строг именно в этом пункте. В больнице допускалось многое. Так, больной, если у него водились деньги, мог перебраться в отдельную палату с балконом в сад, мог, конечно, с разрешения лечащего врача, нанять даже специальную сестру. Но и такому больному, если он лежал в нашем, то есть послеоперационном, отделении, свидания разрешались только дважды в неделю.

- Невозможно, невозможно! - отвечал на все просьбы главный врач больницы. - Таковы наши правила. В этой больнице никаких привилегий ни для кого не существует.

И был так невозмутимо строг, что, кажется, и сам верил в это. Но он-то, может, и верил, а я-то ему нет, поэтому первое, что мне пришло в голову, - это какую еще новую пакость готовит мне прокуратура?

- Да кто он такой? Что ему нужно? - спросил я почти грубо. Не успела еще сестра мне ответить, как дверь палаты как-то по-особому широко и парадно распахнулась - именно не открылась, а распахнулась, - и, сопровождаемый хирургом, вошел в белом шелковом халате, щегольски наброшенном на плечи, королевский прокурор.

Признаюсь, при виде его превосходительства я так обомлел, что даже не встал, а только откинулся на подушки, да и он, посмотрев на меня, смешался. Так с десяток секунд мы смотрели во все глаза друг на друга, не зная, с чего начать, но тут я сделал какое-то случайное движение рукой и все сразу пришло в движение и разрешилось.

- Лежите, лежите! - очень натурально всполошился он и бросился ко мне. - Лежите, пожалуйста! Ведь вам же нельзя двигаться? Что вы?!

От резкого движения халат соскользнул с его плеча, и я увидел, что под мышкой он держит квадратный черный портфель величиной с книгу среднего формата. Это мне не понравилось больше всего.

- Не вставайте, я сяду рядом, - сказал прокурор. Как из-под земли бесшумно подкатили кресло, кожаное, докторское, из кабинета главного врача. - Ну а выглядите-то вы совершенным молодцом! - продолжал он, усаживаясь. А? Профессор?

Хирург, высокий старик с военной выправкой, похожий на бульдога, молодецки гаркнул что-то в желтые, прокуренные усы, но прокурор уже перестал его замечать.

- Температура? - спросил он меня.

Не успел я ответить, как профессор снял со спинки кровати дощечку с температурной кривой и подал прокурору. Тот посмотрел и омрачился.

- Все-таки еще тридцать семь и пять?.. И вот даже тридцать восемь? спросил он капризно. - Что же это такое, доктор?

- Процесс еще не закончился вполне, - ласково наклонился над ним хирург. - Вот эти две вершинки - та и эта - как раз и связаны с тем, что в эти дни отходили секвестры.

- Секвестры? Ах, секвестры! - обрадовался прокурор. Опять поймал халат двумя пальцами где-то на предплечье. - Вот у меня тоже весь сорок пятый год отходили секвестры. А на костылях вы еще не ходите, коллега?