Обезьяна приходит за своим черепом

— По чему? — спросил гость и сдвинул брови. — По Лафатеру? Это ведь, кажется, что-то из области физиономистики? — нерешительно вспомнил он. Нет, я этим не занимаюсь. Но он такой толстый, одышливый...

— «Толстый — значит добрый человек», — пишет где-то Сервантес, заметил Ганка. — Вы правы, конечно: и хороший, и добрый. Только...

— Только немного трусливый? — угадал гость.

— А откуда вы знаете про Лафатера? — нахмурился Ганка.

— Так! — неохотно ответил гость и стал складывать шахматы в ящик. Когда я ещё бегал в школу, у нас на рынке сидел старик и гадал, и над ним была большая вывеска: «Определение характерам способностей по Лафатеру», вот я и запомнил.

На другой день они сыграли в шахматы, и гость легко побил Ганку.

— Что за чёрт! — сказал ошалело Ганка. — Нет, это случайность! Давайте-ка ещё!

Сыграли ещё раз, и Ганка опять был побит.

— Чудеса! — сказал Ганка. — Ничего не понимаю! Он встал, походил по комнате, пофыркал, потом вернулся к шахматному столику.

— Нет, не могу! — сказал он. — Что ж, вы меня два раза обыграли, как мальчишку... Я ведь считался... А ну, давайте-ка ещё...

И третий раз Ганка проиграл.

Он сначала нахмурился, засопел, зафыркал, потом подошёл к гостю и хлопнул его по плечу.

— Ничего не поделаешь, — сказал он, с явной симпатией рассматривая его неподвижное четырёхугольное лицо, — не гожусь! Вот тебе и Лафатер! — Он довольно потёр руки и захохотал. — Вот тебе и Лафатер! — повторил он весело.

...Всё это вспомнил Ганка, смотря на Отто Грубера, но целая пропасть была между тем молчаливым, замкнутым, но очень сильным и живым человеком и этим страшным, костлявым призраком, с которым двое солдат, очевидно, неопытных и молодых, делали что-то непонятное. Словно какой-то ветер прошёл по его лицу и стёр всё, чем отличается живой человек от мертвеца. Именно от трупа, тронутого не тлением, а грязной желтизной медленного увядания, была окаменелая неподвижность лица: и цвет кожи, и даже то неживое спокойствие и прямота взгляда, которым он смотрел перед собой.

«Лафатер?» — почему-то вспомнил Ганка, и вдруг ему показалось, что он сходит с ума...

А кровь текла и текла.

Теперь на полу уже была изрядная лужица, и волосы на голове Грубера были липкие и красные.

Солдаты повалили его зачем-то на пол, вернее — не повалили, а как-то пригнули, и остановились, растерянно пыхтя и не зная, что же им делать дальше.

Гарднер встал из-за стола.

— Господин Ганка, — сказал он громко, — так как же звать этого человека?

— Я не знаю, — ответил Ганка.

— Но вы же сказали «да»? — нахмурился Гарднер.

— Я ответил: «Да, я не знаю».

— Позвольте, позвольте! Я спросил вас: «Вы знаете этого человека?» И вы мне на это ответили: «Да, я знаю».

— Вы сказали, — поправил Ганка: — «Вы не знаете этого человека?» — И я вам сказал: «Да, я не знаю».

— Ловко! — присвистнул Гарднер. — Выходит, что я вам и подсказал, что вы не знаете? Вот она, школа Курцера! — обратился он к офицеру. — Узнаёте? Как я сказал, Ганс?

— Вы спросили подследственного, — методически ответил офицер, — не знает ли он этого человека, и на это подследственный вам ответил: «Да».

— Понятно! — Гарднер посмотрел на солдат — те всё пыхтели и прижимали Грубера к полу. — Отпустите вы его, — с отвращением сказал Гарднер.

Солдаты отошли и встали поодаль, опустив красные руки по швам.

Грубер шумно вздохнул, поднял голову, опёрся рукой о пол и стал подниматься.

Кровь лилась.

— А ну! — сказал офицер и рывком поднял его с пола.

— Уведите его! — махнул рукой Гарднер.

Грубер повернулся к Ганке.

— Я не знаю, что вы хотели сказать, — проговорил он спокойно, — но если вы...

— Да что же это?! — рявкнул Гарднер. — Что вы стоите, как истуканы! Выкиньте его!.. Ну!..

Грубера опять схватили за руки.

Офицер подошёл, развернулся и ударил его.

Все они вышли из комнаты.

Гарднер подошёл к двери и посмотрел им вслед.

— Ганс, опять в рубашку его! — крикнул он. — На целые сутки в рубашку. Я потом приду, посмотрю сам...

Он повернулся в Ганке.

— Вот этого человека видели у вас на квартире, — сказал он своим обычным тоном. — А чтобы вы не сомневались больше, я даже скажу и кто именно его видел. Видел его у вас доктор Ланэ. Он ещё предупреждал, что этот человек ему весьма подозрителен, вы же засмеялись и пригрозили ему профессором Мезонье. Кто же он такой?

Он снова сел за стол, поднял пресс-папье, погладил его и оставил. Потом взял обломок карандаша, посмотрел на него и бросил в корзину.

Ганка весь дрожал. Лицо Гарднера в ржавых пятнах прыгало у него перед глазами.

В такие минуты он понимал, что значит увидеть всё в красном свете.

Его передёргивало от лютой ненависти и страха перед тем, что сейчас, сию секунду, должно произойти.

«Боже мой, Боже мой, — заклинал он сам себя, — что я сейчас сделаю!» Он почувствовал лёгкую дурноту и опёрся головой о стену.

Гарднер сидел и гладил пресс-папье.

И вдруг, вместо того чтобы броситься на Гарднера и вцепиться ему в горло — в кадык, в кадык, в самый кадык, что так омерзительно выглядывал из-под галстука! — Ганка пошатнулся, ноги у него подогнулись, и он плюхнулся на пол.