Обезьяна приходит за своим черепом

— Ах, какая сволочь этот Гарднер! — сказал он задумчиво. — Ах, какая сволочь! Вы знаете, Ганка, он только кажется ограниченным, а на самом деле он очень умный, он умнее всего гестапо. Он знает, что врать и как врать, и вот на этом, именно вот на этом, они действительно могли бы поймать какого-нибудь юнца.

— А вас? — спросил Ганка.

Он спросил потому, что последние слова Войцика для него прозвучали так: «Но меня, сударь, вы и на этом не поймали бы».

— А меня... — в раздумье повторил Войцик и остановился. — Нет, то есть, может быть, да... То есть, конечно, нет. Но это не потому, что я не поверил бы вам, — возможно, поверил бы, и даже конечно поверил бы, но записку и адреса не дал бы. Он ещё подумал.

— А когда вас должны выпустить?

— Да я ведь не знаю, выпустят ли, — сказал тускло Ганка. У него опять начала болеть голова и становилось душно и мутно. — Он сказал мне: «Сегодня или завтра отпустим».

— Понятно! Выпустят, Ганка, обязательно выпустят! Вы им теперь нужны... — Он криво усмехнулся. — А вот Людовика-то Дофинэ, очевидно, уже... — он не договорил и щёлкнул себя по затылку.

Ганс посмотрел на него с удивлением.

— Вы меня не так поняли, — сказал он. — Какой Людовик Дофинэ? Никто со мной, кроме Гарднера, не говорил. А Дофинэ и на свете-то не существует.

— Не существует? — переспросил Войцик. — Да, теперь, конечно, уже не существует. Раз Гарднер вам назвал его фамилию, значит, больше его не существует.

— А разве?.. — начал Ганка испуганно.

— «Разве он был?» — хотите вы спросить. В том-то и дело, что был... И университет окончил, и сторонником народного фронта был, и работал следователем в гестапо но нашему поручению. Видите, всё это Гарднер учёл вполне трезво. И если ошибся, то только в одном.

— В чём же? — спросил Ганка.

— В том, что ни адреса, ни письма я вам всё-таки не дам.

— Вы не доверяете мне по-прежнему? — спросил Ганка после некоторого молчания.

— Нет, не по-прежнему! — ласково улыбнулся Войцик и дотронулся до его руки. — Теперь я не доверяю вам больше прежнего, потому что знаю, что вы непременно попадёте опять в руки Гарднера.

Войцик откинулся на стену и закрыл глаза. Вид у него был очень утомлённый. Так прошло много времени. Потом он провёл рукой по лицу, посмотрел на Ганку и улыбнулся.

— Да, — сказал он. — Это уже всё. Кто-то выдаёт, и умело выдаёт. Что, вам велели с моей запиской сейчас же прийти к ним?

Ганка покачал головой.

— Нет, просто сказали, чтоб я выполнил как можно лучше ваше поручение и больше ни о чём не думал.

— Умно! — усмехнулся Войцик. — И умно, и дальновидно! Чем дальше знакомлюсь с Гарднером, тем больше отдаю ему должное. Ясно, что он серьёзно рассчитывает на вас, и какое счастье, что он ошибается. В этом и есть залог его гибели, Ганка!

— Господи! — крикнул Ганка и бросился к Войцику. — Если бы вы только знали... Если бы вы только знали, что я сделал, подписав эту подлость... Я же... я же погубил профессора! Он не выдержит, когда увидит мою подпись рядом с подписью Ланэ, и если бы вы знали ещё...

— Знаю, всё знаю, голубчик, — ласково сказал Войцик. — И не рассказывайте мне ничего больше, не надо, я и так всё понимаю.

Ганка встал, провёл рукой по лицу и тяжело сел опять на табуретку.

— Что же мне делать? — спросил он тихо и как-то исступлённо.

— Теперь я вас спрошу: как вы считаете, они вас действительно выпустят? — спросил Войцик, что-то соображая.

— Да, если соглашусь и дальше поддерживать декларацию, которую я подписал.

— Отлично! — Войцик дотронулся до плеча Ганки. — Обещайте всё, что угодно, подпишите ещё десять деклараций. Если подписали одну, остальные уже не имеют значения, но выходите обязательно — вы будете нужны. Вы очень будете нужны, и если меня не расстреляют сегодня же...

— Как? — вскочил Ганка. — Но Гарднер мне говорил совсем другое. Я даже так мог понять, что они вас не считают даже особенно опасным преступником.

— Конечно, они хотели вам это внушить, — опять улыбнулся Войцик. Нет, Ганка, они отлично понимают, сколько я стою, и если я не передал вам записку, значит делать им со мной нечего. Понимаете?

— Да, — сказал Ганка. Что-то давило грудь и не давало свободно говорить. Снова начинала болеть голова. — Да, — повторил он и сам услышал свой голос со стороны, как будто бы говорил не он, а кто-то третий, находящийся с ним рядом. — Я понимаю вас, и раз вы...

— А раз со мной больше нечего делать, значит, надо меня как можно скорее... ликвидировать! И как можно скорее! А то я, пожалуй, сумею найти способ предупредить товарищей как-нибудь иначе. Каждый прожитый мною день повышает на это шансы. Понятно?

Ганка кивнул головой.

— А через вас я всё-таки ничего передавать не буду и никакого адреса не назову... Но вот что, Ганка! Если вы можете выбраться, то выбирайтесь, вот и всё. И обязательно запомните про Людовика Дофинэ. Это очень важно.

— Вы железный человек, — сказал Ганка, — и, знаете, я это понял почему-то ещё тогда, когда мы играли с вами в шахматы. Такие только и нужны в наше время. А я...

— А вы? — спросил Войцик. — Вы какой?