Обезьяна зимой

— Как я могу что-то скрывать, если ты меня ни о чем не спрашивала? — ответил Кантен, подняв на нее тяжелый взгляд.

То была первая ошибка Сюзанны: теперь Кантен, считавший, что она ему полностью доверяет, догадается, что все эти годы она была настороже и ее не покидали тревога и подозрения.

— Я в тебе нисколько не сомневаюсь, — сказала она, — потому что знаю твою порядочность, честность и гордость. Но почему ты не сказал мне, что был у Эно? Что случилось? Ведь ты туда столько лет не заходил.

Оп! Кантен почувствовал себя так, словно сам очутился в пузатой бутылке, которую это тихое создание неизвестно по какому праву просвечивает лучами своей чистой совести.

— Пошел, потому что разозлился, пить не собирался, не бойся.

— Я и не боюсь.

— А зря. Как там говорится?.. Зайдешь в церковь — и уверуешь. Ну а зайдешь в кабак — напьешься. Это уж точно.

— Я знаю, что месье Фуке пьет у Эно.

— Вот я и говорю.

— И что же делать?

— Снова открыть наше кафе, привести его в порядок и начать торговать спиртным.

— Ты с ума сошел! Мы уже отвыкли, да и не выдержим такой нагрузки. Пожалуйста, Альбер, не поддавайся влиянию месье Фуке!

— Фуке и не думал просить меня ни о чем подобном, он найдет, где погулять, будь спокойна. А уж чтобы он на меня влиял!..

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Он разбудил в нас то, что, казалось, уснуло давно и навсегда. Это случилось сразу, как только он появился. И дело не в нем самом, он не виноват. Мы, можно сказать, только его и ждали.

— Кого? Этого парня?

— Ну да, этого мальчика. Мне ведь тоже не хочется, чтобы ему у нас разонравилось и чтобы он нас разлюбил. Ведь он привязался к нам, это видно. Но как бы дело не зашло слишком далеко. Нам с тобой было так хорошо.

— Пока что дошло только до того, что нас кормят фаршированными рулетами, — сказал Кантен, вновь обретя хладнокровие.

Он рассказал жене о затее Фуке. Сюзанна поначалу воспротивилась, но в конце концов сдалась. Однако принять угощение и обедать отдельно было бы некрасиво, и она решила по такому случаю пригласить постояльца в маленькую столовую на хозяйской половине. На свой лад она тоже выбирала меньшее из зол: лучший способ победить беса — это посадить его за свой стол.

— В общем, я вижу, — сказал Кантен, — ты все время думала об одном и том же, хоть вслух мы с тобой на эту тему не говорили.

— Только по ночам, клянусь тебе, днем у меня таких мыслей не было, сегодня первый раз. Но ночью, когда оживают страхи и я слышу, как ты грызешь свои леденцы, иной раз задумываюсь, почему все же ты вдруг исправился… может, хоть отчасти из любви ко мне.

— Оставь в покое мои леденцы. Я давно уж мог бы без них обойтись. Просто привычка.

— Ну это же как лекарство…

— Нет, у меня остались одни привычки.

— Что плохого, если они безобидные! — сказала Сюзанна и отошла от него.

Ей стало легче, оттого что она выложила все начистоту, противник обезоружен, теперь не страшно повернуться к нему спиной, прямой и незрячей. А ведь еще немного — и Кантен готов был эту прямоту возненавидеть.

«Вот Фуке, — думал он, оставшись один, — не скован привычками. Во всех его поступках есть живое обаяние сиюминутности, он совершает их по наитию. Доже — вот кого он мне напоминает, — матроса, у которого не было никаких специальных знаний, у Фуке тоже нет, если не считать умения по части фаршированных рулетиков. Зато этот Доже легко ориентировался в джунглях, полагаясь только на инстинкт, тогда как мы, при всей своей военной подготовке, постоянно попадали в окружение. Привычка — это топтание на месте до самой смерти».

Сюзанна, в сущности, была права: Фуке действительно искушал ее мужа, но искушение заключалось не в спиртных напитках, а в хмеле вольной жизни. Заскорузлого на вид Кантена всегда привлекала душевная тонкость, и причуды Фуке как нельзя лучше отвечали его представлениям об утонченной натуре: внезапная отрешенность, одинокие прогулки у моря, испанские грезы с кровавыми аренами и атласными плащами; гордое безрассудство, которым блистал подвыпивший молодой парижанин; живущее в нем странное существо, проявляющее себя, лишь когда он сам исчезает.