Обезьяны

Конечно, сыграл свою роль и сам лагерь Раушутц, воплощенный анахронизм. Исследовательница, хвастаясь при всякой возможности своей глубокой духовностью, тем не менее командовала лагерем точь-в-точь как чиновник из метрополии времен колониального владычества. Официанты-бонобо не показывали белым шимпанзе никаких знаков, спрашивая только, можно ли унести тарелку и не желают ли гости добавки. В остальном они старались держаться как можно более незаметно, а когда обращались к Раушутц, обозначали ее «важжжа». Она же обращалась к ним только по имени, как к старшим подросткам, либо просто подзывала к себе коротким, высокомерным уханьем.

— Мы стоим на краю пропасти, — продолжала исследовательница, пока гости управлялись с рыбой, — на грани катастрофы вселенских масштабов, и если мы, шимпанзе, не сумеем ее предотвратить, то в будущем глубоко пожалеем…

— И что же это за катастрофа такая «хууууу»? — не выдержав, резко перебил ее Саймон.

— Это, мой «ггрррнн» дорогой человечий союзник, истребление ваших, с позволения показать, собратьев по виду. Да, «хууууграааа» минет еще пятьдесят лет, и в дикой природе не останется людей, и с их гибелью уползут в небытие наши шансы духовного очищения. Нам следует хорошо помнить знаки Шумахера: если шимпанзе выиграют битву с природой, они же и окажутся побежденными!

По мере того как Раушутц развивала свою мысль, англичанам становилось понятно, что она в принципе не возражала бы, если бы шимпанзе оказались-таки в итоге побежденными, и всползла на дерево идентификации себя с человеческим сознанием так высоко, что потеряла уважение к целому ряду традиционных шимпанзеческих ценностей. Если не считать полагавшейся по правилам хорошего жеста чистки, которой исследовательница удостоила гостей при встрече, она, как не преминул заметить Саймон, ни к кому не прикасалась. Ее знаки словно парили в облаках, они не имели смысла, не проникали в самую кожу, как настоящие жесты. Мало того, ее бонобо ходили с автоматами Калашникова потому, что лагерь нуждался в защите от толп беженцев, четверенькающих по дороге из Ньярабанды, но на причину всего этого — на бесшимпанзечное истребление ее истинных собратьев по виду, происползающее в соседней с лагерем стране, — ей было глубоко плевать.

Впрочем, она упомянула о северной резне, но лишь в том смысле, что эти события, эти сполохи апокалипсиса, надвигающегося по причине истребления людей, очень ее раздражают: из-за них у нее трудности с доставкой грузов, из-за них ездить из лагеря в столицу небезопасно, и, конечно — вот тут Раушутц в самом деле возбудилась, — все это теоретически угрожает жизни и здоровью ее драгоценных людей, возвращенных в дикую природу ее собственными лапами. Даже Саймон внутренне возмутился столь откровенным, напыщенно холодным безразличием к судьбам миллионов ее братьев-шимпанзе, но худшее ожидало впереди: Раушутц начала показывать о некоем кастовом конфликте, который в самом деле беспокоит и пугает ее. Победа в этом конфликте, показывала она, важнее и серьезнее для шимпанзечеетва чем в любом другом, и сторонами в нем, разумеется, выступали она сама и международная антропологическая иерархия.

— Они «хуууу» смеют обозначать меня как уродливую шлюху, — ткнула она пальцем в воздух, словно желая пронзить грудные клетки всех сидящих за столом. — Намекают, что я «уч-уч» вступала с моими людьми в половые отношения. Как это типично. Разве не так на протяжении всей шимпанзеческой истории игнорировали и унижали самок в нашем обществе «хуууу»? Я очень обеспокоена судьбой животных, я слишком сильно их люблю, — конечно, это означает, что я с ними спариваюсь, ведь, раз я самка, мое желание быть покрытой покрывает во мне все остальное «вррраааа»! И вот так, одним жестом, они перечеркивают все и обрекают моих людей, моих прекрасных, сладких людей на жалкую долю и в конечном итоге на истребление «рррряввввв»!

Словно в ответ на сей страстный рев из темноты окружающего леса грянул ответный крик, крик гораздо более низкий. Для Саймона это был странный крик — незнакомый, почти чуждый, но одновременно — и здесь заключался весь ужас — родной. Все сотрапезники мигом опустили лапы и захлопнули пасти, все повернулись в ту сторону, откуда, как им показалось, донесся вопль. У всех в мозгу возник один и тот же вопрос; задал его Буснер:

— Покажите нам, мадам Раушутц, это кричит один из ваших людей «хуууу»? Мы провели у вас уже порядочно времени, но не видели пока ни одного человека.

Прежде чем отзначить, исследовательница глубоко затянулась, а когда стала жестикулировать, пальцы заплясали в выпущенном из ноздрей и пасти дыму, — казалось, у нее отросла серая борода: