Обезличенные (СИ)

Оставаться на территории дач становилось опасным. Не стоило все же забывать, что своим вопиющем поступком я грубо попрал новые законы тухлого общества, поэтому я без раздумий рванул за околицу. Там, за границами товарищества, расстилалось ровное, как стол, поле, по причине летнего времени покрытое невысокой зелененькой травкой.

«Что дальше, Гурий?» — расслышал я тихий и неуверенный голос своего спутника. За все то время, что я был знаком с Гошкой, этот непостижимый человек подвергался изменениям трижды, но последний, третий вариант казался мне наиболее пугающим. Я охотно бы послушал его гневные настойчивые реплики, требующие немедленного объяснения ситуации, ну или на крайний случай, пафосные рассуждения о прекрасном. Только бы не видеть перед собой забитое испуганное существо, обреченное на численную коррекцию.

В паре десятков километров от дач располагалось небольшое поселение, считавшееся в прежние времена почти пригородом, но это было единственное место, наиболее доступное нам прямо сейчас. Я искренне надеялся, что нововведения еще не охватили сонную деревушку, и решительно направился через поле.

Поселение имело название Борщовка, включало в себя полтора десятка разного рода строений и идеально подходило для временного пребывания. На его пустых улицах нам не попалось никого, кто мог бы считаться местным жителем, но и впечатления полностью необитаемого поселение не производило. Побродив по изрытым грунтовым дорогам, мы набрели на единственное девятиэтажное здание с распахнутыми настежь дверями.

«Можно пересидеть на чердаке, — неуверенно предложил Георгий, с опаской косясь по сторонам, — в таких домах при хороших временах можно было прожить неделю на крыше, прежде, чем на тебя кто-нибудь обратит внимание»

Я подивился осведомленности бывшего интернатского воспитанника в вопросах бродяжничества и согласно направился к ближайшему подъезду.

Чердак и в самом деле оказался доступен любому желающему провести незабываемые часы в пыли, паутине и наваленных горой залежах бытового мусора. Через мутное окошко открывался чарующий вид на притихшую Борщовку, утонувшую в первых вечерних сумерках.

«Вот знаешь, Гурий, — задумчиво озвучился Гошка через час молчаливого бдения, — в чем заключается самый настоящий страх? Я раньше думал, что страшнее всего неизвестность, но, как оказалось, это не так.»

Я никогда не задумывался над столь глубокими материями, поэтому сейчас просто неопределенно и многозначительно хмыкнул, изображая из себя мудрого гуру. Волков некоторое время молчал, очевидно придумывая новую фразу, пока наконец, не разродился долгой тирадой, грустной и излишне сокровенной.

«Меня однажды в интернате побили, — озвучил он банальные факты, — ни за что. За то, что никак не мог влиться в местное общество. Я был самым тощим и невзрачным в классе, не умел строить отношения с одноклассниками, грубил и огрызался, словом, меня не слишком-то любили. Но не трогали, до поры до времени, просто игнорировали, не желая связываться. Пока к нам в группу не перевелся некий тип, страстно желающий стать лидером и грозой вселенной. Постепенно он достиг цели, но тут на его пути возник я, не желающий плясать под его дудку. Он бил меня смертным боем, стремясь самоутвердиться и доказать правоту. И доказал, когда к нему присоединились остальные. Я тогда неделю валялся в корпусе, приходя в себя и мечтая о том, что однажды я завершу свое земное бытие, и там, за гранью, меня встретит некто большой и добрый, он будет рассказывать мне сказки и угощать печеньем. Не то, чтобы я так уж желал приблизить свои сроки, но в течение жизни подобные мечты одолевали меня все чаще.»

Георгий рассказывал мне истории из жизни, не отводя глаз от стремительно темнеющего окошка. Я понял его мысль и всецело поддерживал ее. Я тоже видел ту сторону реальности, и она мне отчаянно не понравилась.

«Так вот, Гурий, — завершил Волков главную мысль, — страшнее всего понимание того, что тебе слишком много известно и что эту данность ты не можешь изменить. Я иногда завидую тем болванам, что бродят сейчас по городам. Они счастливы тем, что имеют.»

После чего Волков свернулся в немыслимый ком и сладко засопел, не дожидаясь моих ответных реплик.

Глава 41.

Мои расчеты на полную неосведомленность тихой Борщовки в нововведениях были разрушены следующем утром, когда я рискнул выползти с пыльного чердака на разведку.