Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак

Настоящая добротная осенняя непогодь должна быть скроена из серой ваты низких облаков, простегана мелким дождиком и подбита резким ветром, тогда этот унылый наряд природы начинают мерять гектопаскалями. Как-то неубедительно звучали в устах жены Шатохина «гектопаскали», когда она с телевизионного экрана рассказывала нам в чудесные весенне-летние вечера о погоде на завтра. А в эту мокреть и холодрыгу гектопаскали стали естественным элементом жизненной нескладицы, и поскольку ни один мой знакомый не мог пересчитать окаянные гектопаскали на нормальные, понятные мерки, то мы все стали их воспринимать просто как индекс плохой погоды.

И сегодняшнее утречко накачало бы немало гектопаскалей, кабы их внезапно не отменили с недавних пор. Видать, не только мне, но и Шатохину самому было неудобно пересчитывать эти непонятные единицы непогоды — велел их ликвидировать, и теперь его жена, красиво складывая пухлые губы, роняла мне обкатанно-круглые словечки: «…незначительные осадки, северо-восточный умеренный ветер, температура ночью плюс 9 — плюс 11 градусов… днем до 16 градусов…»

Мне достались скудные утренние 9 —11 градусов, потому что я приехал на автобазу ни свет ни заря, чтобы застать шоферов до разъезда по их путаным городским маршрутам. Мой непромокаемый плащ жадно впитывал не такие уж незначительные осадки, а умеренный северо-восточный ветер пихал меня в спину, как коленом, когда я суетливой пробежкой паркинсоника пересекал бесконечный пустырь от автобусной остановки до ворот автобазы.

Неслыханным комфортом и уютом пахнула на меня поэтому контора с проникающим всюду запахом бензина, старой резины, металла. Ощущение машинного масла на руках оставлял разговор с начальником эксплуатации Мандрыкиным — все было скользко-жирно, текуче, несъедобно.

— Степанов? Александр? Из первой колонны? Знаю… — говорил он медленно, задумчиво, не поднимая на меня глаз, перебирая на столе бумажки.

— Он не из первой, а из второй колонны, — заметил я. — Но это неважно. Что вы можете сказать о нем?

— Это так трудно сказать, — доверительно сообщил он. — Взысканий не имеет.

— А поощрений? — спросил я, разглядывая его мясистое лицо с незапоминающимися, расплывчатыми чертами.

— А за что его поощрять? — удивился Мандрыкин.

— Ну, вам, наверное, виднее, есть за что Степанова поощрять или наказывать! — сказал я и подумал, что его рыжевато-бесцветный зачес похож на небрежно склеенную накладку. — Я спрашиваю вас: Степанов — хороший работник?

— Ударником его, конечно, не назовешь! — убежденно сообщил Мандрыкин, переложил в пачке бумаги сверху вниз и добавил: — Но вроде ничего плохого я не замечал за ним…

— Он план выполняет? — я стал потихоньку терять терпение. — В общественной жизни участвует? Может, пьянствует?

— Да, конечно!

— Что конечно? Пьет?

— Нет! Не пьет. То есть, может быть, пьет, но на работе не замечал…

— А что же «конечно»?

— В том смысле, что план выполняет… — он снова достал бумажки, положил сверху стопы и, мазнув по мне прозрачным взглядом блеклых серо-зеленых глаз, сказал: — Но, конечно, при этом не всегда…

У Мандрыкина была недостоверная голова, будто восстановленная антропологом Герасимовым по найденному черепу. И мыслил он очень неуверенно, крайне осторожно.

— В общественной жизни Степанов, можно сказать, не участвует… В том смысле, что если выступит на собрании, то одна демагогия и болтовня… Дешевый авторитет себе создает…

— А в чем это выражается?

— Ну, так-то просто не объяснишь… Это у него всегда: он один в ногу шагает, а вся рота не в ногу, — и осуждающе закачал своей рукотворной головой.

— Можете привести конкретный пример? — я встал и походил по кабинету, чтобы не задремать в этой увлекательной беседе.

— Ну, трудно сказать конкретно… — развел он свои веснушчатые пухлые ладони. — А так вообще-то всегда…

И убежденно заверил:

— Во всем… Вот сейчас придет водитель Плахотин, они лучше друг друга знают, все ж таки свой брат, шофер, может, он чего скажет…

Не выдержав, я спросил:

— Вам никогда не доводилось ловить в бане упавший на пол кусок мыла? Доводилось? Это вроде разговора с вами! Я задаю вам конкретные простые вопросы и не могу получить ни одного ясного ответа!

— А чего? Я готов! — и бумаги на столе стали перемещаться с удвоенной скоростью. Я закурил сигарету, подошел к окну, распахнул форточку, и в кабинет навстречу синему сигаретному дымку рванулся натужный рев прогреваемых на стоянке дизелей.

— Вы мне сообщили, что у Степанова взысканий нет. А в изъятом личном деле Степанова есть строгий выговор с предупреждением об увольнении. Так?

Как дрожжевая опара, пошел начальник эксплуатации вверх.

— Но ведь отменили потом.

— Правильно. Интересуюсь знать: почему выговор объявили, почему через месяц сняли?! — заорал я, чтобы хоть на форсаже чуток раскачать его.

— А как же с ним поступать прикажете? Шофер зарядил «левую» ездку! Без путевого листа, без разрешения укатил на весь день, полторы сотни километров накрутил! Это же документально подтверждено!..

— Понял. За это выговор. А сняли почему?