Объяснение

«Романы и повести имеют свое значение, свое место в истории искусства поэзии; но пределы нашей статьи не позволяют нам распространяться об этом предмете и объяснить их необходимое явление, и вместе их мысль и степень их достоинства в области поэзии при ее историческом развитии».

Сверх того, кажется, рецензент слово эпос смешал совершенно с «Илиадой».

Вот еще странное обвинение: рецензент говорит, что будто бы я любовь к скорой езде называю субстанцией русского народа. Это буквально неправда: у меня есть выражение: субстанциональное чувство, что, надеюсь, не субстанция. – Потом и здесь рецензент не хотел понять, что я не просто о скорой езде говорю; по железной дороге едешь скорее, но не это любит русский человек. Он любит скорую езду со всей ее обстановкой, как она у нас бывает: русскую скорую езду, то есть тройку, «не хитрый дорожный снаряд», который не «железным схвачен винтом»; и ямщика, не в немецких ботфортах, а который «борода да рукавицы и сидит, черт знает на чем», – итак, вот какую русскую скорую езду, со всем ее живым образом, разумею я, – и в таком случае пускай страницы самого автора говорят за меня, пусть прочтут там, что такое эта русская езда и эта тройка.

Есть одно странное обстоятельство в рецензии: там выписываются из моей брошюрки, разумеется, отрывочно, иногда такие слова, которые сами опровергают рецензента; но, не смущаясь, продолжает он выводить далее, что ему угодно, так, что всякий подумает, что, верно, все остальное, им не выписанное, дает право ему так говорить. Вот пример, довольно любопытный.

Выписав слова мои, где я ставлю Гоголя с Гомером и Шекспиром в отношении к акту творчества, рецензент говорит, возражая мне:

«Акта творчества еще мало для поэта, чтобы имя его стало на ряду с именами Гомера и Шекспира» («Отечественные записки», т. 8, с. 50).

Но я именно говорю, что они стоят рядом только в отношении к акту творчества; и, основываясь на этом, нейду далее, ограничиваясь только актом творчества, который, по тому самому, что я в отношении к нему только ставлю Гоголя наравне с Гомером и Шекспиром, – считаю я, следовательно, недостаточным, чтобы имя первого поставить наряду с именами последних. Что ж после этого фраза рецензента? Куда она направлена? Первыми двумя словами выразил он всю мою мысль и говорит далее против вымышленного какого-то мнения[4].

Кажется, рецензент здесь запутался немного и, кажется, заметил это, назвав слова мои похожими на игру в эстетические каламбуры: ну, что касается до этого, то у всякого свое мнение; и мы не виноваты, что рецензент находит эстетические каламбуры там, где другие найдут другое.

Мы, признаемся, с любопытством смотрели, как смело искажались и почти изобретались нам приписываемые мысли; как, несмотря на выписку, говорилось именно то, что уничтожалось выпиской. Это показывает опытность в журнальном деле, которая во всяком случае удивительна[5].

Одно наше примечание, могущее бы очень во многом остановить рецензента, пропущено им, кажется, вовсе; вот оно:

«Такие тесные пределы не позволяют нам сказать о многом, развить, многое и дать заранее полные объяснения на недоумения и вопросы, могущие возникнуть при чтении нашей статьи. Но надеемся, что они разрешатся сами собою».

Но у рецензента не было ни недоумений, ни вопросов; он сейчас решительно не понял, в чем дело.

Сравнение Чичикова с Ахиллом, полицмейстера с Агамемноном и пр<очее> принадлежит остроумию рецензента.

Рецензент говорит, что русский не может быть теперь мировым поэтом. Этот вопрос прямо соединяется с другим: надобно говорить о значении русской истории, современном всемирно-историческом значении России, о чем мы с петербургскими журналами говорить, конечно, не будем, но относительно чего могут быть написаны целые сочинения и книги, и тоже, конечно, не будем, но относительно чего могут быть написаны целые сочинения и книги, и тоже, конечно, уж не для петербургских журналистов.

Довольно. Возражение наше не полно, но оно и так пространнее, нежели мы хотели. Главное наше мнение сказано в брошюрке (которую мы здесь вновь готовы повторить от слова до слова), думаем, довольно понятно для тех, которые хотят или могут понять. – Брошюрка все брошюрка, не более, итак, мы оставляем все дальнейшие объяснения; если «Отечественные записки» вздумают (чего мы не предполагаем) возражать нам еще, мы отвечать ничего ни в каком случае не будем[6].

Остальная часть рецензии состоит из одних остроумных выходок, напр.: прибавление вносной русской частицы: де; выражение: дело, видите, вот как было; и пр<очее> в таком же роде.