Объясняя религию. Природа религиозного мышления

Обычно мы колеблемся между двумя разными объяснениями существования организованных групп, готовых прибегнуть к крайним формам насилия (или «героизма», с точки зрения самих адептов), чтобы наставить широкую общественность на истинный религиозный путь. С одной стороны, возникает соблазн решить, что все дело в религии, то есть фундаменталистский экстремизм представляет собой крайнюю форму религиозной приверженности, карикатуру на обычный уклад религиозной общины, где он берет начало. Это распространенный мотив либеральной реакции Запада на фундаментализм в исламе; религиозные лидеры и их приспешники видятся «более мусульманскими», чем обычные мусульмане, – взгляд, отражающий давнюю и неистребимую антипатию Запада к исламу. Отражает он и наши общие представления о религиозной принадлежности. Если исходить из того, что представления о сверхъестественном формируют идентичность, сплоченность, а также сильные эмоциональные связи, вполне логично, что более истовая приверженность этим понятиям выльется в экстремизм. Вторая версия, не менее распространенная, хотя и противоположная первой, гласит, что религиозный экстремизм не имеет ничего общего с религией. Фундаментализм, в частности, считается дерзкой попыткой мелких группировок захватить рычаги социального контроля – добиться влияния, власти, престижа, в которых общество им отказывает. Эта версия часто выдвигается многочисленными представителями тех стран, где такие движения сейчас на марше. Мусульманские интеллектуалы доказывают, что фундаментализм – пародия на подлинный, более благородный и более великодушный ислам (и подкрепляют доводы обширным корпусом священных текстов). С таким же ужасом христиане, иудеи и индусы реагируют на отождествление их религии с фанатиками из «библейского пояса», ультраортодоксальными раввинами и поджигателями мечетей в Индии.

Но, на мой взгляд, ни одна из этих версий не объясняет особенность таких движений. Если считать фундаментализм не более чем крайней формой религиозного убеждения, все равно остаются неисследованными причины, по которым некоторых людей в некоторых обстоятельствах склоняют именно к этой разновидности религиозной традиции. А представление, будто фундаменталисты просто гонятся за властью, не объясняет, почему они выбирают такой сложный, затратный и часто неэффективный способ. На мой взгляд, подоплека этих движений действительно религиозная, однако, списывая все причины на «фанатизм», мы вынуждены задаться вопросом, что склоняет людей к такому поведению. И подоплека погони за властью в них тоже присутствует, но эта версия никак не объясняет, к какой именно власти эти люди стремятся и почему не видят другого способа ее добиться.

Как я уже говорил, фундаментализм – явление современное, в основном представляющее собой реакцию на новые условия. Но это не значит, что реакцией на современность фундаментализм исчерпывается. Как отмечали многие специалисты, фундаменталистский протест направлен не на все современные явления скопом. Представители этих течений пользуются современными средствами распространения информации – школами, газетами, радио, телевидением и Интернетом – не меньше, а зачастую и успешнее, чем другие религиозные движения. Часть из них создают собственные школы и социальные сети для взаимоподдержки и ставят себе на службу все доступные механизмы и ресурсы современных технологий. Так что истоки агрессии нужно искать в каких-то других характерных особенностях дня сегодняшнего.

Напрашивается ответ, что для современного мира характерно резкое культурное расслоение, на каждом шагу заставляющее осознавать, что другие люди живут по-другому, имеют другие ценности, поклоняются другим богам и совершают другие обряды. С этой точки зрения агрессия направлена в основном на религиозно-культурную конкуренцию, которая принимает особенно острую форму в странах третьего мира, испытывающих мощное постколониальное влияние Запада. По этой версии, фундаменталисты хотят вернуться к прошлому (по большей части мифическому), когда безусловными считались местные ценности и устои и никто даже не подозревал о возможности другого образа жизни.

В этой версии, на мой взгляд, удачно подмечается важная особенность таких движений – конкуренция здесь действительно играет большую роль, – однако нам нужно углубиться в психологические механизмы агрессивной реакции. Ведь совершенно не самоочевидно, что люди испытывают естественную потребность сохранять общие «культурные ценности» своей группы. Почему так должно быть? Какова мотивация? Принято считать, что человек стремится сохранить существующий культурный уклад, поскольку он дает ощущение причастности, а значит, сплоченности и единства. Но это не ответ на вопрос. Как говорилось выше, некоторые культурные понятия и нормы при определенных условиях эту функцию выполняют, однако нельзя считать, что заведомо все и всегда. Еще менее самоочевидно, что такое стремление должно вести к насилию, а ведь именно это нам требуется объяснить.