Объятье Немет (СИ)

— Почти три уже, — поправил Ати.

Бальзамировщик снова погрузился в задумчивость.

— Расскажи мне о своей матери, — снова заговорил он. — Я знаю, что у каждой храмовой семьи есть свой особый дар, к свету или к… другим вещам. Видя, что умеешь ты, я понимаю, что и мать твоя, надми, даже в изгнании должна уметь что-то. Что?

Но на это Ати ему ответить не мог. Одно, тем не менее, — сказанное не в храме, а служанкой их, кухаркой Аштой, — помнил.

— Мать не делилась этим со мной. Но, возможно… Она может очистить душу, если ту тронул мрак. Не сделать обратно светлой, нет. Дать достойное наказание. Стереть. Но только если душа была грязна по-настоящему.

— Вот как. Я слышал о таком. Значит, она выносит суждение.

— Суждение?

— Может совершить над душой суд и виновную отправить в небытие. Неужели?..

Вывод, к которому Зарат пришел, похоже, обрадовал его необычайно. Бальзамировщик хлопнул себя по коленям и согнулся, хохоча. Из-за полога шатра на секунду показалась головка новой девушки: словно она что-то почувствовала.

— Чтобы госпожа дома Ти-це? — не поверил Зарат. — Нет, нет. Она бы никогда не была так беспечна. Хотя почему нет? — перебил он себя с внезапной лютой веселостью. — В жизни всякое бывает. Но правда то или нет — судить не мне. И не мне открывать ее тайны. Найдешь кого-то, кого можно расспросить — расспроси. Понятно, что не ее. Я слышал, нрав у надми крутой.

С этими словами он поднялся.

— Мы будем идти как сможем скоро. Ночью тоже. Я должен подготовить тело Карраш к погребению, пока не поздно.

И, смерив Ати последним пристальным взглядом, ушел обратно к своему другу, капитану. Там и оставался — еще долго после того. «Осенний цветок» шел и шел вперед, и земля вокруг него оживала. Нарядное, яркое, встало на холме у берега дерево — и было только первым из многих.

Разговор озадачил Ати. Выбрав, как всегда, отложить чувствования на потом, он все равно слышал их эхо. И потому начать шепти, за который взялся, не смог. Рамка осталась лежать перед ним, а Ати глядел на текущую к морю Раийю. Но промедление, знал он, также станет частью узора. И от дурных мыслей шепти потом даст защиту.

Так что он сидел и смотрел на воду и солнце, и когда те стали одним, убрал рамку обратно в сундук.

Из шатра, оглядываясь по сторонам, вышла девушка. Взглянула на Ати — и отвернулась. Тут он, наконец, заметил слуг, о судьбе которых не чаял проведать уже ничего. Но вот они стояли, все четверо, на корме, так же, как на пути в Дош. Живые, насколько возможно.

Заказав себе чувствовать о минувших двух днях, теперь Ати о них все же думал. И, разматывая мысль за мыслью, понемногу становился причастен. Значит, дядя был мертв — и, одновременно, не мертв. В этот самый момент, возможно, нашла его тварь, и он уже ничем не мог защитить себя. Жалости Ати не испытывал — только печаль. Печаль также и о Карраш, которая, того не хотя, упокоилась в тьмой сочащейся пасти.

Но почему Лайлина ждала после смерти та пасть?

Этой ночью он выбрал снова лечь на палубе, и бальзамировщик решение одобрил. «Осенний цветок» все скользил по телу Раийи, и, когда половина гребцов отошла ко сну, капитан остался бодрствовать: паруса полнились ветром. Ати выпил вина и скоро заснул. Но спал плохо и ощущал, даже дав себе целью не слышать, что шатер позади вовсе не спит.

Под утро корабль ненадолго пристал, и отдохнувшие гребцы сменились. Зарат едва ли сомкнул глаза, но, как никогда полный жизни, встал на место капитана, и «Осенний цветок» продолжил движение. Ати перевернулся на другой бок и очнулся только несколько часов спустя. Никогда он не спал больше, чем здесь, и уверен был, что после возвращения такое не повторится.

Час этого возвращения все приближался. Ветер, гнавший их прежде в Дош, чудесным образом сменил направление и помогал на обратном пути. Ати рисовал то, что удавалось захватить в быстром движении — а потом отложил планшет, но шепти доставать не стал. Рамка требовала тишины синей комнаты, и в синюю комнату он совсем скоро был должен попасть. Но каких цветов шепти станет, уже угадал.

На закате мимо проплыл причал, у которого они останавливались первой ночью, а вскоре деревья расступились и впереди встал, объятый, как в день отплытия, сумерками Фер-Сиальце. Город обступил их, встретил приветливым светом вечерних огней.

Казалось, путешествие закончилось и больше ничто не будет сказано. Но, когда «Осенний цветок» достиг порта и Ати спустился на берег, Зарат вдруг окликнул его.

В лице бальзамировщика все еще не было усталости, несмотря на то, что он полдня вел корабль вперед. Рядом, уже чуть менее робкая, стояла девушка — и, когда на секунду она взглянула на Ати, тот понял: робости жить осталось недолго.

— Когда придешь домой, пришли мне сорок монет. Ничего больше ни ты, ни твой отец мне не должны. Если когда-то будет возможность, я обрежу нить Лайлина.

Ати хотел уже благодарить его, когда Зарат продолжил: