Обязалово

Я не видел лица из-за плеча Трифены, но вдруг Елица ухватила её голову руками и стала страстно целовать в губы, в щёки, в куда попало, при этом отзываясь всем телом на мои движения. Темп стремительно нарастал, и, наконец, задержавшая на мгновение дыхание Елица, хрипла вскрикнула, выгнулась, чуть не встав на мостик, и вцепилась ногтями в спину своей подружки.

Первый раз в жизни я увидел, как одна женщина царапает спину другой.

Успех. Безусловный. И я тоже как-то к этому причастен. Ну там… возле кормы постоял. Кормов… кормей… как будет множественное число? И самому приятно: я же говорил — своё я всегда получу. А тут девушкам и ждать долго не пришлось.

Они с трудом отвались друг от друга, дышали — как бегуны после стометровки. Кантовать их сейчас… не получится.

Мне осталось только покровительственно улыбнуться в расширенные, чуть поблёскивающие в темноте, две пары глаз, принести им простынку накрыться. И отправиться в чулан.

Где можно, наконец, и самому отдаться — в объятия Морфея.

По утру, глядя как Елица, смущаясь и морщась, усаживается на скамью за обеденным столом на поварне, я подвёл итог:

— В Пердуновке народу всё более — нужна своя лекарка. Марану по каждой мелочи дёргать — не хорошо. Жить будешь вместе с Трифеной, у неё же и учиться. Грамоте… И прочему потребному. Вопросы?

— А…?

— «А» — будет. В очередь с Трифой. Или — вместе. Сами разберитесь. Надо будет — поправлю.

Девчушки раскраснелись, потом зашушукались. Народ тоже… рты открыл для лучшего слуха. Плевать. Я тут господин. Как скажу — так и будет.

И ещё одна деталь: мне в поход идти, боярство добывать. А оставлять Трифу одну… пусть бы и заклятую…

Секс сродни наркотикам: кто подсел — остановиться трудно. А так, вдвоём, они «гамадрилов» не подпустят. Нефиг ребёнкам дефицитом допаминов жизнь портить — сами… самообеспечатся.

Что, красавица, раскраснелась? Тоже дилижансик попробовать хочется? Будет тебе, будет такая игра. А пока запиши вот что.

Говорят, что я, взявши малых и сирых, пустых да негодных, из них «мечи разящие» для Руси выковал. Да глупость это! Коли у человека душа — рогожка, так окромя мешка пыльного ничего и не исделаешь. Булат из железа куётся. Есть в душе стержень железный, хоть бы как крученый-верченый-ломаный — есть из чего клинок делать. У Елицы — был. То-то она на меня при первой встрече с ножом кидалася. Страсть в ней была. Да не про постелю я! Про огнь душевный, про страсть к жизни. Вот Мара, да Трифена, да аз грешный — тот её стержень и подправили. То подправили, что в ней изначально было. А уж дальше она сама росла. В моей воле.

Вот, много раз говорил я людям: ты — в воле моей. А ведь моя воля — куда обычной воли вольнее. Ведь приняв её человек от всех других волей, которые его со всех сторон как тенета паучиные опутывают, как стены тюремные — хода не дают, освобождается. Моя воля — человеку воля, его воля — ему же неволие. В моей воле жить — храбрым надо быть. А Елица-то и изначально храбра была. Вот и вышло так, что она дуб Перунов — в щепу разнесла, Кривее-Кривайто ихнего — в лоскутки порвала. Полный двор в Ромовом городище — мертвяками набила. Она — осмелилась. А смелость её — и от той минутки, когда подруженьки на моей постели игралися.

Что, детка, и охота дилижансик попробовать прошла? Подумать хочешь? Ну-ну. Надумаешь осмелеть — скажешь.