Обязательно должна быть надежда

Анна Вениаминовна замолчала, откинулась на спинку стула, выйдя из светового пятна, и закрыла глаза.

— Тут про стенд, эта его работа… Мой отец, твой дедушка, сделал какое-то изобретение, которое стало основой этого проклятого стенда. Судя по номеру и году издания журнала, на фото изображен и этот негодяй. Из-за него дедушка и умер. А было тогда ему всего сорок один год. Сорок один! Совсем молодой, — женщина заплакала и выскочила из-за стола.

— Кто негодяй, мама, о ком ты говоришь? — прокричал ей вслед сын.

7

— Некто Бабин В. Ф., руководитель их группы в институте, украл изобретение твоего деда, — продолжила она через несколько минут, отдуваясь и вытирая глаза. — Переписал все на себя, включил в заявку директора института, и отправили они документы на государственную премию. Твой дедушка ничего не знал, пока не объявили о присуждении премии. Они в академию сами ездили, без него, публиковали что-то, выступали на конференциях, ничего ему не говорили. Полная тайна. Мне тогда было уже четырнадцать лет, и я все прекрасно помню. Однажды я подслушала, как отец моей маме рассказывал что-то и упоминал фамилию Бабин. Ругался, даже желал ему смерти. Он потом ездил сам в Москву, пытался отстоять свое авторство, но куда там. Директор института — членкор, генерал. Бабин — доктор наук. Все бесполезно. Так как, говоришь, фамилия того, кто тебе папочки-то подарил?

— Васильев, — соврал Эдуард.

— Нет, — поразмыслив, ответила мать. — Не помню такой фамилии. Этот В. Ф. за изобретение квартиру, кажется, получил и медаль какую-то, а Вениамин Николаевич, твой дед, умер от сердечного приступа, как раз за несколько дней до съезда партии, 15 февраля. Сердце не выдержало, — она снова заплакала, но уже не выходила.

— Ты мне об этом не рассказывала.

— Не рассказывала, — еле слышно ответила она.

Они замолчали. Каждый ушел в свои мысли.

— Какая ужасная несправедливость! — в искреннем отчаянии воскликнул сын. — Талантливый человек, ученый, изобретатель, сделал открытие, за которое ему было положено вознаграждение, а воспользовался плодами его работы совершенно другой человек. Деда давно нет на свете, а этот живет в огромной квартире и пользуется всем. Это же чудовищно! Невозможно! Ты утром уговаривала меня всех любить. Так что ж, и его любить? Да таких давить надо!

— Не надо, Бог его, скорее всего, уже наказал, — испугалась мать, рассмотрев во взгляде сына нехороший блеск. — Думаю, его давно нет среди живых. Должна же быть всеобщая справедливость?

— Неизвестно еще, — сварливо возразил Эдик. — Большой вопрос! А если и наказал, то было ли наказание соразмерно греху? Он, по сути, убил талантливого человека. Плюс бабушка прожила всего шестьдесят лет.

— Пятьдесят девять.

— Тем более! Я знаю, ее здорово подкосила смерть деда. На совести этого человека минимум две смерти. И это только то, что мы знаем наверняка. Две за одну, где же тут всеобщая справедливость?

Его глаза горели. Он в несколько глотков осушил свою чашку чая и заходил по комнате из угла в угол. Наконец остановился, скрестил на груди руки и сам ответил на свой вопрос:

— А нет никакой такой абстрактной справедливости и не было никогда. Справедливость — это всегда дело рук человека. Где-то это закон в исполнении государства, а там, где государство не дорабатывает, человек должен сам действовать в соответствии с обстоятельствами.

— Что ты такое говоришь? — Анна Вениаминовна перестала плакать и с испугом смотрела на сына, готового сорваться в свои странные рассуждения. — Вечно у тебя какие-то теории.

— Это не теории, мам, это правда жизни. Я очень давно об этом думаю. Вот смотри. В среднем люди рождаются одинаковыми. Отбросим расовые различия и единичные случаи врожденных отклонений. В среднем все одинаковые. А раз так, то Богом, очевидно, им предуготована счастливая судьба. Детки рождаются для счастья, надеюсь, не будешь спорить.

— Конечно для счастья, — мама затосковала, догадываясь, что сейчас получит продолжение утреннего разговора.