Обязательно должна быть надежда

— Каких людей, это же черные! — искренне изумился сын маминой наивности. — Жируют на нашей земле, так пусть и платят. А не нравится — никто их сюда не звал и не держит тут. Родина их всех ждет домой. Пусть мотают обратно в горы, в аулы и там строят счастливую жизнь по собственным правилам.

Он отодвинул тарелку, поднялся и поцеловал мать в щеку.

— Ладно, извини, мамочка. Вечером обязательно договорим, тема интересная. Пора мне на работу, сегодня еще три или четыре адреса. Пойду любить этих списанных, но не утилизированных людей.

— Ты папе звонил? Ему в воскресенье пятьдесят.

— Он сам звонил, приглашал в гости, но я не хочу ехать, — на лице сына отразилась внутренняя борьба любопытства с преданностью. — После всего, что он сделал.

— А ты съезди все-таки. Сейчас он как будто не пьет.

— Я подумаю. Да, кстати, у нас сегодня после работы мероприятие, день рождения сотрудницы, так что я задержусь. Ты не волнуйся. Спасибо за завтрак и хорошего тебя дня.

Когда захлопнулась входная дверь, Анна Вениаминовна тяжело вздохнула и медленно подошла к окну. Высокий, коренастый Эдик, перехваченный ремнем портфеля через туловище, бодро удалялся в сторону проспекта по расчищенной от снега дорожке. По традиции на углу он развернулся на сто восемьдесят градусов и помахал маме рукой. Что в его голове? Когда Эдик был маленьким, мать практически всегда знала, чем живет ее сын, что давало ощущение спокойствия и уверенности. Теперь все поменялось.

Она помахала сыну в ответ и подумала: «Каждый прожитый день — как песчинка, падающая из верхней емкости песочных часов в нижнюю. Смотришь, как она пролетает и шлепается на горку других песчинок — прожитых ранее и давно забытых дней, и не можешь угадать, сколько же их там сверху еще осталось, Бог даст — много, а иногда надеешься, что эта была последней».

Робкое, восприимчивое материнское сердце замирало в ожидании чего-то плохого, надвигающегося на ее сына. Чего-то, что нельзя не заметить и невозможно отвести, когда остается только закрыть глаза, молиться, надеяться и ожидать каждый миг последнего удара. Как человек, стоящий на пути цунами, огромной волны весом в миллионы тонн, понимает неизбежность страшной гибели через несколько секунд.

Резким движением женщина задернула штору и пошла собираться на работу.

3

Семь остановок на трамвае, десять минут пешком — и Эдуард Романович Свекольников с букетом роз, заботливо упакованных в несколько слоев оберточной бумаги, уже открывал дверь кабинета, отмеченную табличкой «Отдел социального обеспечения», на втором этаже районной управы.

Его стол, один из пяти находившихся в комнате, отличался от других идеальным порядком. Старенький монитор, клавиатура с мышью, телефон, ежедневник, стакан с авторучками — это все, что располагалось на его поверхности. Бесчисленные бумаги, с которыми приходилось работать, хранились разобранными в пронумерованных и подписанных папках в столе и на подоконнике. Свекольников любит порядок на рабочем месте и в делах.

Он набрал воды в трехлитровую банку, служившую рабочей вазой, развернул и подрезал цветы, опустил их в воду и установил банку на столе Маши.

Темно-бордовые, почти черные розы с блестящими выпуклыми каплями воды выглядели неестественно живыми и свежими среди офисного мертвого пространства, окруженного бесконечной белой, завывающей от натуги и холода зимой. Он наклонился, разглядывая прожилки лепестков, и уловил тонкий сладкий запах, источаемый нежными бутонами. Она придет и удивится цветам, не зная еще, кто их принес. Будет думать, забавно крутить головой и не догадается. Конечно, догадается! Эдуард улыбнулся, воображая ее растерянный вид и благодарную улыбку, когда она поймет, чьих это рук дело.

Он всегда приходил на работу раньше всех, грел чайник и готовил себе кофе. Усаживался, не спеша вынимал документы и принимался составлять в ежедневнике план своей работы на день. Пятнадцать-двадцать минут полной тишины и одиночества были самым любимым его временем. Эдик успевал настроиться, ощутить важность своей персоны и даже немножко помечтать.