Обида

Он не сумел ей сразу ответить. Слишком томило то, что он понял: так не было и больше не будет.

Уткнувшись лбом в ее твердую грудь, он горячо ее заверил:

– Лучшая ночь двадцать первого века.

Она недоверчиво усмехнулась:

– Признался бы честно, такая напасть – вдруг на ржаной помол потянуло.

Он вспомнил, как обратился к себе со сходным вопросом и рассердился

– не то на нее, не то на себя:

– Да перестань ты комплексовать. Просто какой-то сословный синдром.

Она рассмеялась:

– Скажите пожалуйста – какие научные слова.

Он огрызнулся:

– Слова как слова. Не хуже слова “мероприятие”. Что ты все время прибедняешься?

Она помолчала, потом откликнулась:

– А никуда не денешься, Жекочка. Люди без межи не живут.

– Живут. И мы это доказали, – сказал он, жарко ее целуя.

– Я не про то, замечательный Жекочка. В кровати весь век не проживешь.

– Обидно.

– Еще бы не обидно. В кровати ты горазд чертоломить.

Слова были лестными, но не обрадовали. Уже знакомый колючий морозец снова скребком прошелся по сердцу.

– Ксанка…

– Ну что? Я вся – внимание.

Он почувствовал, как она напряглась, и все же спросил:

– С кем ты живешь?

– С матерью. Тебя не касается. Я не спрашиваю, кого ты топчешь.

– А я спрашиваю.

– Живу без хозяина. Я никому ничем не обязанная. Допросы вообще ненавижу.

– Ну вот и до ненависти доехали, – сказал он со вздохом. – Всегда под рукой.

– А не пытай. Не обаятельно.

И добавила:

– Я недобрая, верно. Да что – в добре-то? Одна только скука.

Он неожиданно озлился:

– И зло – это скука. В три раза бо€€льшая.

Она рассмеялась и спросила:

– Что же ты на фашистку запал?

Женечка недовольно буркнул:

– Лучше б, конечно, на беспартийную. Беспартийные – нормальные люди.

– Не повезло тебе, бедный Жекочка.

– Не повезло. Но духом не падаю.

Он снова привлек ее к себе. Она раздраженно отстранилась.

– Век бы этих нормальных не видеть. Тошно глядеть. Хуже их нет.

Родятся, а зачем, неизвестно. Правила зубрят, задачки решают, потом горбатятся, как муравьи. От скуки паруются, деток делают, от этой же скуки пьют до белки.

– Что значит – “до белки”?

– До белой горячки. Надо бы знать, раз в газете работаешь.

Он почувствовал себя уязвленным.

– Твои дружки совсем не горбатятся?

– С запасом! Ты не переживай, – сказала она. – Им достается.

Бесплатного сыра нет нигде. И самый дорогой – в мышеловке. Но мы не полезем в нее. Не надейтесь. А будет в том нужда – подсобят.

– Свет, значит, не без добрых людей? – спросил он с усмешкой.

Она кивнула.

– Конечно. Куда же нам, злым, без добрых? Все, Жекочка, как в сериале. Богатые тоже плачут. И платят. Кто по расчету, кто – от души. Бывает даже и власть – с понятием. Даст базу в Минаевском лесу. Всяко бывает, мой сладкий Жекочка.

Он не сумел унять интереса:

– Это вам мой земляк объяснил?

И тут же почувствовал – нервами, кожей, – как она разом закаменела.

– Какой земляк?

– А бывший десантник.

Она прищурилась и спросила:

– С чего же ты взял, что он твой земляк? Россия – большая территория.

Еще не поздно было сказать, что захотелось ее подразнить, но эта игра уже затянула. Им овладел хорошо знакомый, рисковый репортерский азарт.

– Встретились однажды в Москве. Он-то об этом и не догадывается.

Она повела крутым плечом:

– А если и так? Что из того? Не все москвичи – твои земляки. Твои земляки – совсем другие. Такие же выворотни, как ты.

И видя, что он вопросительно смотрит, она терпеливо объяснила:

– Что – никогда не видел в лесу дерева, вырванного из почвы? Вот это дерево и есть выворотень.

“Это она опять – про свое, про эту проклятую межу. Всюду она, никуда не деться. С чего ни начнем, а к ней вернемся”.

И с подступившей тоской подумал:

“Только женщина на это способна. После такой сумасшедшей близости, после такой запредельной слитности мгновенно перед тобой – чужая”.

– Ну, разболтались, – сказала Ксана. – Ты по ночам статейки пишешь?

Привычка такая?

– Нет, я жаворонок, – откликнулся Греков. – Ночью не пишется.

Она кивнула.

– Это – естественно. Ночью – ты по другому делу.

И рассмеялась. Он вслед за ней. Вспомнилась детская игра: “Холодно.

Холодно. Теплее”. Он вновь к ней придвинулся, и Ксана ответно потянулась, прижалась. Он понял: больше она не злится, и испугался собственной радости.

“Что же нас ждет? Что со мной будет? Отгадки нет и не может быть.

Вдруг чудом пересеклись наши жизни, сплелись, как наши руки и ноги, и вот их разделить невозможно”.

Он снова приник к ее груди, прикрыл глаза, точно прячась от мыслей, но вскоре почувствовал: посветлело. Он поднял веки. А так и есть – казалось, что кто-то поджег это небо.

– Ксана, ты видишь?

Она помедлила, потом проронила:

– Не слепая.

Прошлепала босиком к окну. Остановилась, глядя на сполохи.

Он спрыгнул с кровати и встал с ней рядом.

– Что это? Далеко отсюда?

– Где ж далеко? В кварталах пяти.

– А что это может гореть, как думаешь?

Она искоса на него взглянула.

– Думаю, это не жилье.

– А что же тогда?

Она усмехнулась.

– Кто его знает? В этом городе возможны разные варианты.

Ему послышалась в Ксанином голосе какая-то странная интонация, но он не сумел ее определить.

Она шепнула:

– Передохнул?

И плотно прильнула к его плечу.