Обитатель лесов

Наступила тишина, нарушаемая только дуновением вечернего ветра, колебавшего верхушки деревьев, под которыми покоились два человека, не подозревавшие, что двадцать лет тому назад они спали один подле другого, точно так же убаюкиваемые тогда шумом океана, как теперь шелестом деревьев.

Глава VI

Между тем как Тибурцио и старый охотник наслаждались безмятежным сном, в гациенде среди собравшихся гостей шли раздоры. Дон Эстеван, совещавшийся потихоньку в своей комнате с Кучильо, приказал ему еще в ту же ночь расправиться с Тибурцио, который знал тайну существования Золотоносной долины и мог помешать в их предприятии. Но, кроме того, надо полагать, были и другие более важные причины, которые побуждали его захватить этого молодого человека. Но об этих мотивах мы еще будем иметь случай поведать читателю при дальнейшем ходе нашего рассказа. Сейчас же заметим, что участь Тибурцио показалась дону Эстевану столь важной, что он решился в тот же вечер отправиться с несколькими провожатыми отыскивать беглеца. К несчастью для нашего героя, Кучильо успел заметить, в какую сторону он повернул от парка, и догадался, что он направился в лес, туда, где был виден костер. Он рассчитывал, что отыщет его там, и надеялся захватить без малейшего сопротивления. Не успела кавалькада под предводительством своего главного начальника собраться во дворе гациенды, как Кучильо был уже на коне и направился по указанному пути.

Доехав до того места, которое было ярко освещено огнем разведенного костра, Кучильо осторожно сошел с лошади, привязал ее к ветви сумаха[5] и точно ягуар пополз вперед. Добравшись таким образом до сросшихся корней какого-то высокого дерева, он остановился, чтобы осмотреться. При взгляде в ту сторону, где горел костер, зловещая улыбка мелькнула на его лице.

Хозе перед тем только что вернулся назад со своей добычей и едва прилег, чтобы соснуть, в то время как канадец проснулся от послышавшегося топота коней. Старый охотник склонился к Тибурцио и стал внимательно рассматривать его лицо. Потом он отошел на свое прежнее место и, усевшись у огня, начал рассуждать сам с собою:

— Этот малый напоминает мне меня самого в молодые годы. Но разве мыслимо распознать в его чертах лицо дитя, которому не было и четырех лет, когда судьба похитила его у меня!

Улыбка сомнения промелькнула при этих словах по лицу охотника, как будто он сам посмеивался над безрассудством высказанного предложения.

— А все-таки, — продолжал он, — я слишком много жил и слишком долго находился лицом к лицу с природой, чтобы сомневаться во всемогуществе провидения. Отчего не может оно совершить и теперь чуда? Разве то было не чудо, когда я нашел на берегу океана ребенка, который, полумертвый от холода, лежал на груди своей зарезанной матери? Отчего не могу я встретить ребенка уже юношей и он не может прийти ко мне, чтобы просить у меня помощи и защиты? Кто может знать? Разве пути Божественные исповедимы?

Рассуждая в этом роде сам с собой, охотник опять склонился к Тибурцио как бы в надежде, не найдет ли он в чертах юноши какого-нибудь сходства с ребенком, которого когда-то спас.

Напрасно было бы скрывать перед благосклонным читателем, что в лице нашего мужественного охотника можно узнать уже знакомого нам по первым главам добряка матроса Розбуа.

Итак, Розбуа опять подошел к Тибурцио и, наклонившись над ним, долго вглядывался в его лицо. Тот был бледен, прерывисто дышал и изредка постанывал. Розбуа отошел прочь с выражением обманутого ожидания и опустился на ложе из веток, решив не тревожить сна юноши.

В тишине американского леса старый охотник предался воспоминаниям.

Старику было неизвестно, что его напарник и товарищ был тот самый стражник, о мнимой неловкости которого в стрельбе он хорошо помнил. Об этом событии Хозе никогда не упоминал, так как он многим бы пожертвовал, чтобы только вычеркнуть из своей жизни ту ночь, когда он стоял на часах в бухте Эланхови. Во всяком случае, встреча их обоих в этом месте представляла много чудесного, и если бы Розбуа мог только предчувствовать, что его теперешний спутник находился в таких близких отношениях к тем событиям, о которых он теперь так живо вспоминал, то он, по всей вероятности, возымел бы несомненную надежду на возможность другой, не менее удивительной встречи. Между тем теперь он против воли вынужден был смеяться над своим воображением, которое покоившегося перед ним сладким сном мексиканца превращало в Фабиана, о котором он вздыхал.

Пока Розбуа был погружен в эти мысли, ночной холод сделался весьма чувствителен. Стало приближаться утро, туман сгустился над вершинами деревьев, и холодная роса пала на землю. Казалось, кругом все было бестревожно погружено в сон. Вдруг лошадь, которую Хозе привязал к дереву, внезапно прянула в сторону и сильно захрапела, ветви затрещали от туго натянутой узды, которую она силилась порвать: ясно было, что какой-то невидимый зверь привел ее в испуг.