Вернулся в комнату. Прилег. Альфред, надо беречь себя! Сердце, насколько его хватит? Свинцовый ларец переполнен. Туда больше не втиснуть ни строчки. Даже воздушные, самые скользкие видения, и те не помещаются… Допустим, пересадка была бы в порядке вещей, согласился бы я на операцию? Он подумал, глядя в потолок, посмотрел на гардины, дверь, канапе; шкаф-чемодан скрипнул, будто ожидая ответа: «ну?» Пламя свечи затрепетало. Нет, предать этот большой орган, который столько лет служил верой и правдой. Любил, дрожал, волновал мою кровь. Нет. Povre Clovis![47]