Обитатели потешного кладбища

До 1913 года Арсений и Любовь Боголеповы жили в Нижнем Новгороде, где Арсений по ошибке был арестован, после чего они уехали в Гдов к старшему брату Любови Гавриловны, Федору. От рождения Федор был на одну ногу короток, зато был силен руками: и камень тесал, и железо ковал, прославился надгробиями, оградками, клетками и решетками. Арсений работал машинистом паровоза на линиях Псков – Нарва и Псков – Полоцк. Родилась Лидия, за ней сразу был еще ребенок, но мальчик умер после родов. В Гдове было неспокойно. Дом, в котором жили Боголеповы, находился возле станции. Каждый день на фронт тянулись составы с солдатами, женщины и дети выходили их провожать, приносили еду, воду, махали вслед, плакали; с фронта везли раненых и увечных, мертвых хоронили на Гдовском кладбище, покойников с пением и плачем несли мимо окон Боголеповых. Казачьи разъезды, призванные ловить дезертиров и саботеров, грабили евреев, пьянствовали, нападали на женщин. На берег выбрасывало рыбацкие лодки, были случаи исчезновения людей из собственных квартир, полиция обвиняла контрабандистов, но никого не поймала, журналисты и местные писатели сочиняли фантастические истории, народ придумывал свое: будто из озера выходят кикиморы, похищают спящих. Начиная с шестнадцатого года через город шли обозы с беженцами, они покидали Россию, пророчили несчастья, голод и прочие бедствия, с собой звали, и многие поддались, всё бросили и ушли. Арсений раздумывал, Федор его отговорил, а жаль, дела окончательно испортились: паровозы встали, случилась забастовка, полицейские без раздумий бежали, быстро организовался военный революционный комитет, занял дом губернского предводителя дворянства светлейшего князя Ивана Николаевича Салтыкова, на крыльце особняка часовые по вечерам жгли костер, по улицам ходил патруль с повязками, скоро в Гдове собралась целая рота бандитов, они заняли дом купца Трофимова тоже, расселились по всем брошенным квартирам, пьянствовали, бесчинствовали, с музыкой разъезжали на тачанках по уезду, грабили, выпускали свою газету, провозглашали власть пролетариата в магазинах и на складах, главарем разбойников был некто Булак-Балахович, тех, кто не отдавал свою лошадь или другую скотину, Балахович приказывал пороть на превращенной в эшафот телеге; пороли публично, созывали народ барабанами и горном, часто порка заканчивалась повешением и речью Балаховича, громогласно объявлявшим имущество казненного собственностью Революции. Разграбив город, балаховцы ушли, город заняли белогвардейцы; не успели к ним привыкнуть, как их выбили петербургские большевики. Эти привезли с собой печатный станок и целый штат бюрократов с телефонами, газетами, приказами, лозунгами; за ними, под особой охраной, тянулся обоз с вещами: столы, стулья, люстры, карнизы с бордовыми шторами, флаги, полотнища красного и синего кумача, на которых большими аляповатыми белыми буквами с множеством восклицательных знаков были написаны впечатляющие речи, – всему этому очень скоро нашлось применение, в зданиях бывших купцов возникли кабинеты, на домах появились флаги, вот только с лозунгами не знали, как быть, они были бессмысленной длины, в Гдове не нашлось ни одного здания, на котором можно было бы их как следует растянуть; пока совещались, случился тиф (скончался Федор), налетел Булак-Балахович. На этот раз он был на стороне белой гвардии. Балаховцы разбили тифом изможденных красных и сожгли транспаранты. Горнами и барабанами Балахович собрал весь город на площади, объявил беспощадную войну против насильников, грабителей и поругателей святынь церкви православной, устроил театр с казнями и умчался в Эстонию. Туда же потянулись беженцы, и Боголеповы с ними. Возле границы обоз обстреляла артиллерия. Никого не убило, но много пало лошадей, а другие разбежались. Так и не поняли, кто палил. Лидия была сильно напугана, несколько недель не говорила…

Крушевский в этом месте кивнул, показал на себя пальцем и сказал:

«Да, я тоже».