Обитатели потешного кладбища

– Во время испанки театры работали! А теперь – всё парализовано! Всё вышло из строя! Вода идет с перебоями! Так невозможно жить! Цирюльник закрылся. Цирюльник!

– Ты мог бы раз в жизни бороду отпустить.

– Ни за что, – говорит мсье М. и спускается вниз просить пани Шиманскую побрить его – немедленно, будто вопреки происходящей революции.

Мы почти не гуляем, слушаем радио, читаем газеты, которые приносит Ярек, мсье М. их почти не читает, перелистав, отдает нам. Шершнев над ними сопит, цыкает, шуршит очень добросовестно и подолгу, пока не послышится храп. После Клемана газеты пропадают.

Мы все болеем революцией, каждый по-своему; если мы о ней не говорим, она все равно продолжается, и внутри нас тоже.

Обедаем втроем за большим раздвижным столом в гостиной под Гайдна – Музыка на воде или для королевского фейерверка; дабы нарушить согласное стариковское ворчанье, к нам присоединяется Клеман (тогда за столом говорят по-французски).

– Все эти революции ни к чему не ведут, – начинает мсье М., – человек все равно остается прежним, меняются только кунштюки, с помощью которых люди обустраивают свои кости в этом ненадежном мире. – Серж поддерживает: «угу, угу». – За что и дерутся. За удобство, средства существования. Комфорт – это все, что беспокоит человека! Душой, силой, разумом человек наших дней ничуть не превосходит людей прошлых столетий. Как и прежде: достигнутое людьми мнимое совершенство – источник всех человеческих несчастий. И революциями этого не поправить.

– Ты не прав, – говорит Клеман.

– Тогда и Руссо не прав.

– Твой Руссо мне напоминает овечку, которая пошла гулять в лес, увидела, как волк пожирает лошадь, увидела преследующую зайца лису, увидела льва, увидела кабана, то бишь – увидела жизнь, испугалась и побежала обратно в загон плакать: «О, какие все злые! Как все несправедливо! Нет искренности! Нет дружбы! Ах, ах!»

– Послушай…

– Нет, это ты меня послушай! Люди ничем не отличаются от животных. Мы – часть этого мира. Изолироваться от природы невозможно. Мы все такие же, какой она нас создала. Мы во всем подобны ей. А что главное в природе?

– Что? – спрашивает Серж.

– Сила.

– О?

– Стихия!

– А не гармония? – поддразнивает мсье М.

– Нет! Животворящая сила стихийна, как революция. Именно сила толкает людей на борьбу. Ради этого люди выходят на улицу: ощутить в себе силу, способность изменить мир, прыгнуть выше других, показать себя. Когда тебе не дают высказаться, когда на тебя давят абсурдные правила и законы, когда тебя вяжут бюрократы по рукам и ногам, не давая силу применить, она сама вырывается, как пружина.

– О! Красивый образ, – замечает Серж.

– Природа – не комната, из которой можно выйти.

– Еще один отличный образ…

– Ладно, но зачем долбить улицы? Мы же не гунны.

– А зачем пилить деревья? Я же говорю, если на тебя давят снаружи, тебя распирает изнутри. Или тебе это так сложно понять?

– Нет, но…

– Впрочем, очень может быть, что тебе и не понять. Тот, кто не ощущал внутри себя силы, тот, кто все получил в наследство и ничего не добивался в жизни, никогда не поймет нашей борьбы.

Клеман встает и уходит.

– Когда тебя ждать? – кричит мсье М.

На этот вопрос ответа не бывает. Хлоп!

Мсье М. с Сержем почти каждый вечер выходят в сад, пьют чай с аперитивом; узенькая хрусткая лестница мне пока дается с трудом, поэтому я стою на балкончике, курю, пью мой чай и переговариваюсь с ними, их это забавляет.

– Спускайтесь вниз, к нам! – зовет Серж.

Я отмахиваюсь.

– Тогда я попрошу Ярека вас отнести, – говорит мсье М. – Он у нас силач.

– Ни в коем случае! Я не позволю себя носить на руках. Я не ребенок.

– А по мне так…

Смеются.